Летняя жара тяжело навалилась на военный городок. На небе — ни облачка. От бетонных плит строевого плаца струйками поднимался горячий воздух, и вся его ровная, отшлифованная тысячами солдатских сапог поверхность казалась зыбкой, призрачной.

— Поваляться бы в одних плавках на солнышке возле речушки!.. — мечтательно шепчет кто-то в строю.

Слова западают в сердце. Действительно, хорошо бы полежать на травке возле воды… На ум приходит родной дом, Клязьма, песчаный берег возле моста… Часто мы собирались на пляже своей компанией, почти все бывшие одноклассники. Недалеко от спасательной станции под густой ивовой кроной у нас было любимое местечко. Рука моя машинально опустилась в карман за носовым платком, чтобы вытереть пот, но и этого нельзя — строевая подготовка, жди команды.

— На этих плитах хоть блины жарь, — проворчал стоящий за моей спиной Копейкин.

Я облизнул сухие губы. Мучительно захотелось рвануть крючок тесного воротника, расстегнуть на груди пуговицы, вздохнуть полной грудью, но я невольно скосил глаза на ефрейтора Кашубу, с которым познакомился еще в госпитале, стоявшего в строю третьего расчета. На его широком, с раскосыми глазами лице полная невозмутимость, словно у индийского Будды. Привык он, видимо, за полтора года службы к жаре и холоду или просто не подает вида перед молодыми солдатами. Придется терпеть и мне — не такой уж я слабачок.

Солдаты нашего отделения с механическим упорством отрабатывали строевой шаг, так как лучше уж ходить, чем стоять на одном месте, ибо даже сквозь подметки сапог жгло ступни. Дышал я открытым ртом, под хлопчатобумажным кителем ручейками стекал пот, и я молил бога, чтобы скорей кончились наши мучения. Видимо, молил не я один, и спасение пришло прибежал вдруг посыльный по штабу и передал команду прекратить занятия и всем подразделениям немедленно вернуться в казарму. Должно быть, случилось что-то важное, так как на моем веку с занятий не снимали ни разу. Мы заволновались, загалдели, но сержанты быстро нас успокоили и повели в казарму.

В здании держалась приятная прохлада. Были открыты все окна, и легкий сквознячок освежал лицо. Никто не знал, почему прекращены занятия. Посыпались догадки, предположения:

— Это Коровин нас пожалел. Жара под сорок, мозги плавятся.

— Жди. Он пожалеет, — ответил скептический голос. — С его теорией он и в пятьдесят погонит на строевую.

— Братцы, комиссия едет. Сейчас казарму будем драить.

— Сказал тоже. Вся комиссия в полном составе в эту пору на Черноморском побережье Кавказа.

— Майор Коровин, слыхал я, тоже в отпуск собрался. Решил, наверное, попрощаться с любимым личным составом.

— Кончай, ребята, трепаться. В колхоз пошлют. Наверняка.

— Эх, понежиться бы на коечке минуток шестьсот! — мечтательно произнес Копейкин.

— Строиться! — звонко прокатилась по казарме команда и разом прервала нашу перепалку.

— Вот тебе и отдохнули шестьсот минуток! Айда, ребята, строиться! — крикнул кто-то, и мы побежали на построение.

К строю вышел майор Коровин. Несмотря на зной — подтянутый, свежий, стройный. Видно, не берет его жара. Он объявил нам, что в соседнем районе горят леса и мы по приказу командования едем помогать населению тушить пожары.

Вдоль строя прошел гул. Тушить пожары!.. Подходящее дело!

— Что за шум? Левый фланг, в чем дело? — Майор бросил недовольный взгляд в сторону фланга. Наступила тишина. — Командирам отделений взять с собой по два человека и получить шанцевый инструмент. Остальным наполнить фляги водой и приготовиться к построению внизу. Машины подойдут с минуты на минуту.

— А с дежурством как? — спросил кто-то в строю.

— Дежурство организовано оставшимися силами.

Старшина Чукавин распустил строй. Что тут началось! Все волновались, шумели. Такое событие! Мы с Федором Копейкиным кинулись в умывальную комнату заполнить фляги водой. У кранов уже толпились солдаты, толкались, мешали друг другу набирать воду. Кто-то предложил пить впрок. Пили из фляжек, из-под кранов, брызгались, кричали, обливались, зажав пальцем кран.

Я повесил на ремень отяжелевшую флягу, вышел в коридор и подумал о Валерии. Жаль, что он в наряде и не сможет ехать с нами. Он бы наверняка отличился.

Не успел я пройти и нескольких шагов, как увидел Абызова. Легок на помине! Тряпкой он обметал со стендов пыль.

— Валерий! — подошел я к нему. — Бросай тряпку, едем с нами. Сейчас подойдут машины.

— Просился. Не пускают, — обернулся ко мне Абызов. Лицо его сделалось печальным. — Формалисты! Говорят, недавно из госпиталя, шов может разойтись. Буду поддерживать порядок в казарме. — Он подбросил в руке тряпку и ловко поймал ее. — Утешает одно… — Валерий заговорщически подмигнул и перешел на шепот: — Старшина обещал пустить в увольнение. К ней пойду в воскресенье, к Машеньке. Ох и девчонка!..

— Значит… У вас серьезно? — спросил я, стараясь придать голосу безразличный тон. Все эти дни вопреки рассудку я еще на что-то надеялся, ждал, что однажды Валерий подойдет и сообщит: Машенька его не интересует.

— У нас с ней дружба, а дружба — дело серьезное. — Валерий загадочно усмехнулся.

— А Лена?

— Ну что Лена? «Лена, Лена»… Заладил! — начал сердиться Абызов. — Машенька о ней знает. Я даже ей Ленкины письма показывал.

— Показывал письма? Личные?! — не мог скрыть я изумления.

— Ну да. Мы даже читали их вместе. Я человек искренний. Особенно с девушками. Они это ценят. И вообще… Я не могу простить ей, что она выдала мои планы маман. Я про Афганистан…

Молча, с недоумением я смотрел на Абызова. «Как у него все легко, — подумал я, — бросил институт. Два года собаке под хвост. Любил хорошую девушку, тут подвернулась другая…»

— Что ты на меня с таким подозрением смотришь, будто я в чем-то провинился! — вспылил Валерий. — Мне это надоело. В последнее время ты вообще какой-то… Послушай, а что ты так печешься о моей нравственности? Постой-постой… Уж не влюблен ли