— Вперед!! — заорал я не своим голосом и ткнул Валерия в бок стволом автомата.
Из его горла вырвался хрип, и, круша горящие деревья, оставляя за собой космы искр, мы ринулись сквозь огонь.
Воздух был раскален, как в печи. Едкий жар чувствовался и в кабине. Дым разъедал глаза, саднило в горле, вызывая хриплый, лающий кашель. Сердце мое замирало и проваливалось куда-то. Каждую секунду я ждал взрыва баков горючего, воспламенения тягача, гибели. Ну, ладно, я пошел на этот шаг сознательно, но правомочен ли я распоряжаться жизнью товарища? Не слишком ли много беру на себя, принуждая его идти на гибель? Но впереди ждут спасения люди. Разве мог я поступить иначе?
Метров через сто — сто пятьдесят мы выскочили из полосы огня.
— Пронесло, пронесло!! — закричал я и захлебнулся в кашле.
И сразу кто-то запрыгал перед самым радиатором, размахивая руками. Мелькнула офицерская фуражка. Кто бы это?
Я выскочил из кабины и едва не сбил старшего лейтенанта Белова. Лицо его потемнело от сажи. «Так вот где наш замполит, — подумал я, — в самом пекле».
— Товарищ старший лейтенант! — прокричал я. — Прошу в кабину.
Белов отрицательно замахал руками, улыбнулся, сверкнув белизной зубов.
— Здесь есть еще дела, а вы молодцы, — он указал на сидящего за рычагами Абызова. — Оба!
Оба?! Да нет же!.. Я чуть не закричал, протестуя, но, оглянувшись на тягач, увидел меловое лицо Валерия. Что-то переменилось во мне за время этой короткой поездки через огненную стену.
— Вы что-то хотели сказать… хотели сказать? — прокричал замполит, трогая меня за рукав.
— Нет! — крикнул я в ответ и стал помогать солдатам грузить в кузов самодельные, из жердей и солдатских шинелей — вот зачем Кашуба взял шинельные скатки — носилки с Федором Копейкиным. Потом я подсаживал в кузов Машеньку. Она непременно хотела остаться с больным.
— А как остальные, товарищ старший лейтенант? — поинтересовался я у офицера. — Вторым рейсом?
— Все остаются на своих постах, а вам — назад! — отдал он приказ и зашагал впереди небольшой группы солдат в противоположную сторону. В кузов прыгнул Кашуба.
И снова мы в кабине один на один с Валерием. Работая рычагами, он нет-нет да и бросал колючие взгляды в мою сторону. Вид его был взъерошенный и злой. Но почему он ничего не сказал старшему лейтенанту? Только ли из-за Машеньки? Это была загадка.
Полосу огня мы проскочили с ходу. Нож тягача гнал перед собой верхний, пересыпанный углями слой почвы, горящие головни, сметал на своем пути упавшие деревья. Один только раз с оглушительным грохотом упал на кабину ствол дерева. Абызов инстинктивно пригнулся. Я оглянулся назад — цел ли тент кузова?
Когда наконец тягач вышел из леса, я облегченно вздохнул и откинулся на спинку сиденья. Валерий что-то спрашивал, что-то говорил, гневно двигая бровями, но из-за шума мотора я его не слышал, да и не хотел слышать.
Возле постового грибка уже стояла санитарная машина, и два солдата-санитара в белых халатах поверх форменного обмундирования держали наготове носилки. Из машины вылез долговязый капитан с медицинскими эмблемами на петлицах кителя.
Тягач встал. Последний раз рыкнул двигатель, и наступила тишина. Валерий сидел все в той же напряженной позе, не убирая рук с рычагов управления. Снаружи до нас доносился говор, возгласы, команды медицинского капитана: «Осторожно! Осторожно! Заносите ноги. Поддерживайте голову. Кладите на носилки. Младший сержант Дубровина, обезболивающий делали? А от столбняка?..»
Кто это младший сержант Дубровина? Так это же Машенька! Вот, оказывается, как ее фамилия.
Надо было вылезти из кабины, но непомерная тяжесть сковала мое тело.
Абызов кашлянул и повернул ко мне голову. Он хотел что-то сказать. Рот его покривился, но он не сразу овладел речью.
— Ты… ты действительно хотел в меня стрелять? — наконец выговорил он.
Я не ответил, сидел не двигаясь.
— Ты в самом деле мог меня убить? — повторил он, устремив на меня взгляд, и, указывая пальцем на автомат, добавил: — Оружие-то разряди, может выстрелить.
«Теперь можно сказать все, — промелькнуло в моей голове. — Дело выиграно».
— Нет, — отчетливо проговорил я.
— Нет? Ты сказал «нет»? Но у тебя… были такие глаза… Такие сумасшедшие глаза. И потом боевой патрон…
— Не было патрона.
— Как не было? Ты не крути, не крути! Он у тебя и сейчас там. — Валерий опасливо указал пальцем на ствольную коробку автомата.
Я передернул затвор. На пол кабины упала стреляная гильза. Валерий первым схватил ее и, держа в раскрытой ладони, некоторое время с удивлением разглядывал.
— А патрон? Боевой патрон! Он же был. Я его держал в своих руках. Там, в госпитале.
— Тю-тю патрончик! Сдал я его, голубчика, старшине. В тот же вечер, как пришел от тебя.
— Сдал?! Честное слово?
Я подтвердил, а Валерий нервно захохотал и закрыл лицо руками.
— Боже мой! Попался на пустую мормышку! И это я-то…
Он ткнулся лицом в колени и сидел так довольно долго. Я слышал, как захлопали дверцы и заработал мотор санитарного автомобиля. Наконец Валерий выпрямился. Голос его был прерывист и дрожал:
— Ты правильно… правильно поступил. Только зря сдал патрон.
— Зря? Почему? — с недоумением воскликнул я.
— Он мне нужен, мне… — Глаза Валерия блестели лихорадочным блеском, ноздри раздувались. — Я… струсил, струсил… Иди, скажи всем. Ей… ей скажи!
— Надо — скажи сам.
— И скажу! — Он пытался открыть дверь кабины, но я, сам не зная зачем, удержал его. Однако он продолжал толкать дверь и твердил: — И скажу: струсил, струсил…
Через минуту он успокоился и обхватил руками голову.
— Это стресс, секундная слабость. Но почему со мной? Почему не с тобой, с Копейкиным, со всеми? Я столько готовился! — Тут он стукнул себя кулаком по голове. — Столько готовился, а когда подошло… Этим бы патроном вот эту голову. — И он снова несколько раз с силой ударил себя по голове.
Я даже испугался — вменяем ли он? Мне показалось, что люди вокруг слышат вопли Абызова. И точно — снаружи кто-то постучал по кабине. «Прекрати, истеричка», — прошипел я, приоткрыл дверь и увидел круглое узкоглазое лицо Кашубы.
— Эй, герои! Заснули? Хватит секретничать. Вылезайте. Качать будем. Три раза подбросим — два поймаем! — как всегда, балагурил он.
— Подождешь. Разговариваем, понял? — И я в сердцах хлопнул дверью.
За то короткое время, пока я разговаривал с Кашубой, Абызов, кажется, успел овладеть собой.
— Спасибо тебе, — не глядя на меня, глухо проговорил он. — Без тебя бы… — Он покрутил головой, помолчал, потом разжал кулак, которым колотил себя по голове. На ладони лежала медная гильза. — Это возьму на память.
— Бери. — Я пожал плечами.
— Спасибо. — Он положил гильзу в нагрудный карман и добавил: — Урок. На всю жизнь.
В груди моей поднялась вдруг волна жалости к Валерию. Отпало желание обличать, кричать