А финиш близок. Дорога расширилась, стала ухоженной. Змеиный след велосипедной шины давно исчез. Справа и слева от дороги пошел редкий сосновый подлесок, и Нефедов знал, что до финиша осталось не больше трехсот метров.

Возле молоденькой стройной сосны маячила фигура первого болельщика. Нефедов знал его. Мишка Тараненко когда-то был в их расчете. Неожиданно в нем открылся талант графика, и его перевели в штаб чертежником. И хотя жил Тараненко в другой казарме, в расположение расчета приходил часто, и Нефедов считал его своим.

— Герман, жми! — что есть мочи закричал Тараненко и побежал рядом вдоль обочины. — Дожми его!

Откуда взялись силы! Молодец Мишка! Нефедов с радостью увидел, что расстояние между ним и Пирожковым сокращается, поймал обеспокоенный взгляд соперника. «Ага, нервничаешь! — с веселой злостью подумал Герман. — Сейчас я тебя, голубчика, достану».

Теперь Нефедов знал, что догонит. Нужно только выбрать момент для рывка. Впереди он увидел елочку — от нее и рванет.

Что-то упало перед Нефедовым. Пилотка. Пирожков уронил пилотку. Она была заткнута у него — Герман видел — под ремень. Машинально, не отдавая себе в этом отчета, Нефедов остановился и поднял ее с земли.

Стоило ему это дорого — Пирожков ушел шагов на шесть-семь вперед и был теперь недосягаемым, — но Герман держал в руках его пилотку, а условия военизированного марш-броска суровы. Без пилотки Пирожкову незачет.

Вот она — фортуна! Нефедов едет-таки в отпуск. Герман на ходу чуть не подпрыгнул от радости и тут же услышал голос Тараненки.

— Брось, брось ее, дурак, — словно рассерженный гусак, шипел он. — Дай сюда. Я спрячу. Ему крышка. Ты первый!

Михаил бежал рядом и протягивал руку. И только тут Нефедов осознал происходящее. «Что я делаю? Я ли это? — спрашивал он себя. — Как мне такое могло прийти в голову?» А Тараненко делал отчаянные знаки руками и кричал уже в полный голос:

— Брось! Брось!

Нефедов не ответил. Зажав пилотку в потной руке, он сделал рывок и сократил расстояние.

— Пирожков! — позвал он, но тот не обернулся. — Пирожков! — уже громче повторил Нефедов. — Твоя пилотка! Ты потерял!

На ходу тот похлопал себя ладонью по поясу, обернулся. На мгновение в глазах мелькнула растерянность. Он сбавил ход, но как только Нефедов поравнялся с ним, вырвал из его руки пилотку и устремился вперед.

— Теперь все, — сказал себе Нефедов, увидев впереди, метрах в ста, покачивающийся на ветру кумачовый транспарант с большими белыми буквами «ФИНИШ».

До последней секунды он надеялся, что Пирожков проявит благородство, пропустит его вперед, или хотя бы придут они к финишу грудь в грудь, однако соперник уже рвал ленту финиша.

«Вот и в отпуске побывал», — невесело пронеслось в голове Нефедова. Чувствовал он себя будто обкраденным и перешел на шаг.

* * *

Последние метры до финиша Мокеев бежал словно в забытьи. В голове стучала одна мысль: дойти. Лицо было покрыто потом и грязью, искажено злостью. Второй вещмешок по приказанию сержанта Виктор метров за сто до финиша отдал Косареву. Вместе со Жмаковым они и навесили мешок на него, так как Косарев был уже не в состоянии что-либо делать самостоятельно и держался исключительно на энергии Жмакова.

Сам же Мокеев прилагал невероятные усилия удержаться вертикально на гудящих, словно телеграфные столбы, ногах. Каждый шаг отдавался режущей болью в ступнях.

Хотелось свалиться в дорожную пыль, но, кусая губы, он шептал: «Дойти, дойти, дойти», и шел вперед, ибо бегом передвижение всей троицы назвать уже было трудно. Линию финиша они пересекли последними в расчете.

У лейтенанта Волобуева под мышками темнели мокрые разводы, слиплись и свалялись на голове волосы, от четкого, аккуратного пробора не осталось и следа. Он собрал подчиненных возле волейбольной площадки, пересчитал их и разрешил отдыхать.

Солдаты и сержанты расчета тут же распростерлись на земле в различных позах, подобно древним воинам, изображенным художником Васнецовым на известной картине «После побоища Игоря Святославича с половцами». Один только Жмаков держался на ногах, так как считал неприемлемым для себя вести воспитательную работу лежа.

— Прошляпил ты, Нефедов, — из-за отдышки отрывисто, словно отдавая команды на строевом плацу, говорил сержант, глыбой нависая над Германом. — И сам с носом, и расчет, видишь, подвел.

Слова сержанта тяжело били по самолюбию Нефедова. Положив ноги на скатку, он откинулся на спину и прикрыл глаза. Герман мечтал об одном — чтобы Жмаков замолчал. И так муторно на душе. Но сержант, присев на корточки, для большей доходчивости заговорил чуть ли не в самое ухо солдата:

— Есть железная спортивная логика, Нефедов. Ты потерял пилотку — ты проиграл, он потерял — он в проигрыше. Зачем же играть в поддавки? Ненужное благородство! Если бы я, выручая команду противника, стал забивать голы в свои ворота? За кого бы меня считали болельщики и товарищи по команде? А?

— В свои ворота… Так то же предательство, — подсказал Снитко. — Поганое дило.

— Давить таких чистоплюев надо! — Приподнявшись на локтях, Водянкин в упор воззрился на Нефедова. Глаза его были красными то ли от усталости, то ли от злости. — Что, язык проглотил?

Лицо Нефедова исказилось. Он молча отвернулся. Его не понимали, и сказать Герману было нечего.

«Что же он молчит? Почему не ответит? — думал о товарище Мокеев. — Да он прав, тысячу раз прав. А смог бы так я?»

Виктор тут же представил себя на месте Нефедова. Отдал бы он пилотку Пирожкову? И с удивлением обнаружил, что не может ответить. Слишком высока была цена! Для солдата нет желанней награды, чем отпуск на родину. А там и обманывать не надо, просто нужно было не заметить пилотку. Но пожалуй, один Нефедов решился на такое. И хоть подвел он расчет, Мокеева не мог не восхитить его поступок. Конечно, Жмаков не зря носит сержантские погоны, думал Виктор, но с Нефедовым он ошибся. Надо сказать, обязательно сказать, решил он, но язык стал тяжелым и непослушным, а все тело охватила блаженная усталость. И хоть не мог он пошевелить ни рукой ни ногой, испытывал Мокеев удовлетворенность — он превзошел себя, дотянул марафон, даже уложился в зачетное время. Об этом объявил лейтенант.

«На чем же я держался? Как пел дед — бывший летчик-фронтовик: «На честном слове и на одном крыле…» А пожалуй, верно — на честном слове! То, что не свернул с дороги, не уступил Косареву — не это ли придало силы? Конечно, это. Теперь я всегда буду поступать так, и только так. Буду, как Герка Нефедов. И пилотку я бы отдал, точно бы отдал».

А сержант все отчитывал Нефедова. Ему поддакивал Снитко, а Нефедов только морщился, как от зубной боли, и крутил головой. И Виктор почувствовал, что молчать не может. Смолчит — все равно