Брат смотрел, грызя яблочный черенок, как из-под плавок Кати выбилось несколько чёрных завитков, прилипнув к белой, сырой, в золотящихся, непросохших каплях ноге.
– Родик! – закричал он неожиданно для самого себя громко, так, что пацан вздрогнул.
– Господи, что ж ты так кричишь! – всполошилась Катя, резко поднявшись с песка.
– Я к нему пойду, лежите… – Захарка дошёл до Родика. – Камыша нарвём? – предложил ему. – Лук у нас уже есть, стрелы нужны.
– Подём, – готовно ответил Родик и вылез из воды.
Они пошли вдоль берега, маленькая, невинная лапка в юной руке со странной линией судьбы и глубокой – жизни.
Вернулись с поломанным на стрелы камышом. По дороге Захарка нашёл проволоку, накрутил на одну из тростин.
– Ну что, лягушки, заждались жениха? – спросил, натягивая тетиву.
Сёстры развернулись, улыбаясь разморенно. Поднял лук вверх, спустил камышовую тростину, та взлетела неожиданно высоко.
Родик сразу потерял стрелу из виду, не понял, куда она делась, смотрел округ себя, удивлённый.
Разбудил визг свиньи.
«Режут уже! Чёрт, не успел!»
Вскочил с кровати, натягивал шорты, едва не падая.
Но свинью пока лишь привязали: перетянутая впившимися в жирную шкуру веревками, она стояла в темноте сарая и каждый раз при появлении человека начинала визжать.
Захарка наблюдал её, встав в проёме дверей, едва разлепив глаза, ещё не умывшийся, улыбался.
Не было ни единой мысли в голове, но где-то под сердцем тихо торкал в кровь странный вкус сладости чужой, пусть животной, смерти.
«Кричишь, свинья? Хочется тебе жить?» – что-то такое подрагивало в тёмном и тайном закутке мозга.
Хотя рассудок, внятный человеческий рассудок подсказывал: надо жалеть, как же так, неужели не жалко?
«Жалко», – согласился без усилия.
Визг, впрочем, долго терпеть было невозможно.
Захлопнул дверь, подошёл к деду, сидевшему на пенёчке. Дед подтачивал и без того жуткий нож, всё время отсвечивающий на солнце длинным лезвием.
На Захарку дед не посмотрел, строгий.
– Откуда она знает, что её зарежут? – громко спросил Захарка, едва визг умолк.
Дед на секунду поднял маленькие и отчего-то, как показалось Захарке, неприветливые глаза. Встал, зачем-то побрёл к себе в мастерскую.
«Не расслышал», – подумал Захарка.
– Зверь всё знает, – сказал дед негромко, сам себе, ни к кому не обращаясь.
Через минуту дед вернулся, и Захарка понял, что ошибся, подумав о тяжёлом настрое деда.
– Не видел, как свинью режут? – спросил дед просто.
– Нет, – ответил Захарка радостно.
Дед кивнул. Не было ясно, что это означает: ну, сегодня узнаешь – или: и хорошо,
