Так что готовиться к встрече мы начали еще с 1907 года, собирая всю возможную информацию о Петре Аркадьевиче и время от времени намеренно “попадая ему на глаза”.
Например, мы не развеивали росшее в среде губернского чиновничества мнение “артели препятствуют аграрной реформе”, поскольку-де тормозят перевод земли в частное владение. Три раза “ха-ха”, там и без нас очередь на разверстку и нарезку участков стояла на три года вперед, в основном из-за нехватки землемеров. Ну, мы и не торопили, заодно претворяя в жизнь известный принцип “Работает? Не трогай”, а вот местным начальникам не терпелось отчитаться о поголовной коллективизации, в смысле, наоборот, о поголовном упразднении общины и наделении крестьян землей. И наверх шла информация именно в этом ключе, дескать, артели способствуют сохранению общины, а мы тем временем набирали и обрабатывали свою статистику.
Нет, конечно, был некоторый риск, что за нас возьмутся по-взрослому и до разговора со Столыпиным дело не дойдет, но что-то я сомневался. За двенадцать лет артельного и кооперативного движения мы набрали массу заведомо больше критической, придушить движение будет очень и очень непросто. Десятимиллионный рубеж был пройден еще в 1906 году, а сейчас только в артелях числилось примерно двадцать пять миллионов человек, а в потребительских кооперативах так и вообще свыше сорока. Четверть населения страны, около тридцати тысяч протоколхозов, не хрен собачий! Почти полностью “кооперативные” Петербургская, Вологодская и Вятская губернии, мощнейший Сибирский союз маслоделов, крупные союзы артелей в Московской, Владимирской, Киевской и Полтавской губерниях, кредитные, ссудные и сберегательные кассы… И как вишенка на торте — Московский народный банк, с отделениями в Лондоне, Харбине и Нью-Йорке.
Нашими же стараниями в руки Столыпину попал и отчет о моем выступлении перед студентами Императорского Технического училища, когда лохматый и ехидный скептик задал вопрос о моем отношении к т. н. “Саратовской истории”.
Тамошняя группа, именовавшая себя анархистами, два года оставалась неуловимой, отчего ее заносило все дальше и дальше. Уже на излете революции они не придумали ничего лучшего, как “приговорить” губернатора и заявить, что отравят всю семью — его самого, жену и детей, включая самого младшего, двухлетнего. Мне тогда пришлось убеждать соратников, что это уже не революция и не анархизм и добиться решения о выдаче группы, пока они не натворили дел.
— Так как же вы считаете, господин Скамов, нравственно ли поступили те товарищи, которые предали полиции революционеров, пусть и заблуждавшихся?
— Я так полагаю, что вы знакомы с известной статьей господина Большева, написанной как раз по этому поводу, и должен сказать, что полностью разделяю его мнение по этому случаю. Для тех же, кто не знаком со статьей, процитирую по памяти: “Понимая причины столь сильной ненависти, ведущей к таким заявлениям, считаю, что настоящий революционер должен оставаться в рамках гуманного социалистического учения и не переходить определенные границы.
При всем нашем отрицательном отношении к террору и террористам, должен отметить, что нравственным и моральным был поступок Созонова, отказавшегося от исполнения акта над великим князем Сергеем Александровичем, когда увидел в карете с последним его жену и детей. И что настолько же аморальны и безнравственны доморощенные саратовские террористы.
Мы боремся за социализм, за более справедливый и гуманный строй жизни и в нем точно нет места тем, кто злоумышляет против двухлетнего ребенка. Самим этим умыслом они исторгают себя из рода человеческого, нам остается лишь изгнать их из революционного сообщества”.
Статья эта наделала в свое время немало шуму, особенно возмущались “крайние”, по преимуществу анархисты, эсеры-максималисты и моя врагиня Брешко-Брешковская, но в целом революционное сообщество с ней согласилось.
Даже написанная через год “Стратегическое отступление” была принята куда как спокойнее. Я постарался сформулировать задачи и методы на период до Мировой войны и парадоксальным образом пришел к ленинскому лозунгу “Учиться, учиться и еще раз учиться!”, только не коммунизму, как было (или будет?) в первоисточнике, а социализму. Учиться профсоюзным и кооперативным техникам, создавать и укреплять структуры “подпольного государства”, готовить ребят для советов уполномоченных, получать обычное образование и всегда помнить, что впереди — Большая Война.
О ней я долбил вообще каждому встречному и размахивал в подтверждение книжкой Блиоха, упирая на те места, которые хорошо согласовались с реальностью, отчего в московском обществе укоренилось мнение, что инженер Скамов на старости лет обзавелся “пунктиком”. Особого толка от широкого охвата тут я не ждал, но те, кто поумнее, прислушивались. Они тоже не могли не видеть неприятных признаков, а правильно донесенная концепция Большой Войны позволяла уложить фактики в непротиворечивую схему.
Но поначалу, в основном, отмахивались. Дескать, эра гуманизма, гаагские-женевские конвенции, новые средства уничтожения сделают войну бессмысленной и так далее. Вот точно belle epoque людям глаза застит.
Даже с Болдыревым пришлось собачиться на эту тему, а уж он-то имеет доступ к информации такой, что другим и подумать страшно. Впрочем, сцепились мы с ним по другому поводу, из-за пулеметов.
Про мадсены на Сахалине он знал, про то, что ссыльные туда шли в основном за боевку, а не литературу, ему поведал Зубатов. Было бы странно предполагать, что профессиональный разведчик не сумеет сложить два и два и не сделает вывод о том, откуда взялись лихие ребята, помножившие на ноль экспедицию Римана. Тем более, что это было частью нашей операции прикрытия — и беглые, и “пропавшие без вести” на острове, объявившиеся потом в Иркутске и далее по Транссибу, и неизвестные шхуны, все работало на то, чтобы создать впечатление, что пулеметы расползлись по России только с Сахалина, а не приехали контрабандными путями из Европы.
Взъелся он тогда на меня страшно, я уж думал, что на дуэль вызовет, как минимум — явился ко мне на Знаменский при полном параде и потребовал объяснений. Я ему выкатил фотографии того, что творили семеновцы — некоторые мы не решились публиковать, а тут показал, так сказать, полную версию. Что было в Кровавое воскресенье у Зеленого моста он и сам знал, я только дополнил показаниями свидетелей и опять же фотографиями.
— Вы, Михаил Дмитриевич, как я вижу, принадлежите как минимум к Союзу Правды, — расколол меня Болдырев.
А чего, собственно, еще ожидать, если я сам на это шел? Рисковал, конечно. Но Лавр давно меня знает и если не он, то кто же? Умный, честный, из низов, как раз такие офицеры Генерального штаба