Минута — и набежавшие грузчики разметали кривой штабель и перенесли его на ровное место.
— Никола, бурундей ты эдакий, опять поддон не подложил? Вычтем! — рявкнул учетчик на одного из мужиков и обратился уже к нам. — Вот спасибо, господа хорошие…
Но тут Вася закончил отряхиваться от стружки и предстал во всей своей красе и славе.
И точно как десятник ранее, собеседник впал в ступор — не каждый день в Бологое приезжают такие чины и уж точно носители орденских звезд не бросаются подпирать ящики.
А я углядел на ящиках знакомую эмблему — девочку с бутылкой молока.
— Союз молочных артелей? А куда отправляете?
— Сейчас в Москву, а так и в Питер тоже… — несколько заторможенно ответил учетчик и вдруг заулыбался. — Ой, вы же Скамов! Я вас на кооперативном съезде видел!
— Он самый, — протянул я руку, — будем знакомы, Михаил Дмитриевич.
— Сеня я, Семен Ляхов, — поправился парень, пожимая ее.
— Собко, Василий Петрович, — присоединился и его превосходительство, Сеня пожал ему руку с некоторой опаской. Грузчики предпочли поклониться издали и обождать, пока там начальство договорит, заодно подымить самокрутками.
— Что грузите?
— Масло, сметану, молоко.
— Молоко? А не портится? — заинтересовался Вася.
— Не, — радостно ответил Семен, — у нас тут заводик артельный, на паях, мы по методу Пастера молоко нагреваем, неделю стоять может! А отправляем быстро, утренняя дойка через сутки на продаже в столицах.
— И что, берут? Полно ведь свежего? — продолжал допытываться Собко.
— Образованные хорошо берут, — учетчик зыркнул на нас, пытаясь понять, не обидел ли, но мы не отреагировали и он продолжил.
— Молока покамест немного отправляем, еще толком с возвратной тарой не наладили. Вот, — вынул он из проволочного ящика квадратную литровую бутылку. И продолжил, предупреждая следующий вопрос: — По тринадцать копеек идет, три копейки сама бутылка с пробкой.
Вася повертел в руках бутыль, ковырнул пальцем пружинную защелку, запечатанную маркой с той же молочной эмблемой.
— Это, я так понимаю, чтобы видно было, что не вскрывалось? — потыкал он пальцем в наклейку. — А попробовать дадите?
— Никак не могу, у меня все по счету, — виновато улыбнулся Ляхов, но вдруг расцвел. — А вон, на станции лавка от союза, там наше молоко каждый день, и самое свежее! И все остальное, и даже свинина тушеная в банках есть, недавно делать начали!
— Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! — прервали нас крики, от поезда торопился секретарь. — Телеграмма из министерства!
Собко поморщился и двинулся навстречу.
— Ну, бывай, Сеня!
— Спасибо, Михал Дмитрич, — улыбнулся учетчик и не удержавшись, спросил, понизив голос, — А он правда действительный статский?
— Правда-правда, он и с паровозными бригадами ездит, и на бронепоезде воевал, и в мастерских в любой угол влезть может. Правильный человек, трудяга, его все путейцы знают и любят.
— Надо же, — недоверчиво покачал головой парень. — Ну, счастливой дороги!
— И тебе удачи! — помахал я на прощание.
В вагоне Вася выговаривал секретарю.
— Я же просил в неофициальной обстановке именовать меня Василием Петровичем!
— Прошу простить, виноват. Чай готов, прикажете подавать?
Вагон тронулся, звякнули подстаканники и ложечки, проплыл мимо перрон, где нас проводил лично начальник станции и снова застучали колеса.
Чаевничать (или кофейничать в Васином случае) мы устроились за столом. Даже министерский салон-вагон потряхивало и если сидеть на диванах, то весь кипяток мог оказаться на брюках.
— Даа, Миша, как твои артели развернулись… А скажи мне, друг ситный, как у вас насчет кулаков?
— В смысле? — оторвался я от стакана.
— Ну я знаю, что все новые предприятия на селе обычно вступают в конфронтацию с лавочниками да кулаками, того же Гарина-Михайловского вспомни.
— Ааа, вот ты о чем… Мы предпочитаем их в наши системы встраивать, сотрудничество всегда лучше, чем вражда.
— И что, получается? — спросил Собко, поигрывая ложечкой в чашке с черным кофе.
— Ну, кто поумней, понимают, особенно, как деньги начинают считать. Их ведь перекупщики да оптовики точно так же дурят, как и всех остальных, — ответил я и выпил стопочку коньяку.
— А, ну-ну, так я и поверил, что прямо все так гладко.
— Не все, конечно, но мы же co-operative, сиречь совместное действие, — закусил я лимоном. — а когда против тебя весь мир, то устоять невозможно.
— Ну, смотря кому! Вон, есть такие крестьяне, что владеют тысячей десятин земли!
— И много их? На всю Россию — несколько сотен, а нас — миллионы. Такая ответочка прилететь может, никому мало не покажется.
Так мы спорили еще примерно час, пока разговор опять не свернул по накатанной на близкую войну. Уж Васю-то я накачивал побольше остальных, начав с изложения плана Шлиффена, замаскированного под мои прогнозы. Дескать, единственный шанс Германии в войне на два фронта — в молниеносной кампании разгромить Францию и, пока Россия возится с мобилизацией, перебросить войска против нее.
И что наши бравые генералы, так блестяще показавшие себя в Маньчжурии и на которых Вася насмотрелся лично, вряд ли смогут противостоять немецкому катку. И что Министерству путей сообщения придется заниматься эвакуацией — вывозить людей, заводы, ценности, а для этого нужны и другие дороги и другая организация дела.
Поначалу Собко отмахивался, зато потом, когда я насел на него и заставил собирать данные по железнодорожному строительству в Германии, мнение свое поменял. Немцы модернизацией дорог занимались планомерно и системно, вот уж где Ordnung проявлялся в полную силу, так что стоило только обобщить информацию и опытный путеец со всей очевидностью увидел, что пропускная способность дорог увеличивается не вообще, а конкретно так в направлении запад-восток. И что способность эта у немцев российскую, скажем мягко, заметно превосходит — немцы могут гнать к фронту чуть ли не втрое больше эшелонов.
И Вася начал пропихивать наверх докладные записки насчет улучшения уже нашего путевого хозяйства и даже сумел положить такую на стол председателю Совета министров, не забыв упомянуть, что его на эти мысли навел инженер Скамов.
Вообще, после того как развеялся дым классовых сражений и стало ясно, что следующая большая задача — выйти сильнее из Первой Мировой, я долго думал, а что, собственно, я могу сделать в своем нынешнем положении? И надумал вот что.
Ахиллесова пята русской армии — связь и управление. И тут я кое-что смог, еще в 1906 году Петр Николаевич Лебедев навел меня на одну умную еврейскую голову и через два года мы с Семеном Айзенштайном основали “Общество беспроволочных телеграфов и телефонов”. Новой фирме контора Бари и питерское отделение Строительного общества спроектировали и построили целый радиозавод на Лопухинской улице — пятиэтажное здание с цехами, склады и службы. А в этом году я, опять же по рекомендации Лебедева, убедил работавшего в Страсбурге Николая Папалекси стать техническим руководителем завода и переехать поближе, на Петроградскую сторону.
Уже в прошлом году ОБТТ выдало искровую станцию, бившую на 200 километров, сейчас получило господряд на цепочку радиотелеграфов вдоль побережья Северного Ледовитого океана,