– Разве это объяснение! – возмутился я.
– Конечно, нет, но я не могу предложить иного. Можете смеяться и считать меня болтливым стариком – тень старого слуги поджидает тень своего хозяина в его доме. Вернувшись в дом, сия свирепая тень находит вас в своем любимом кресле – и поступает с вами, как вы этого заслуживаете.
Мистер Дув помолчал и закончил:
– Вот, собственно говоря, вся моя история.
Триггса охватило возмущение.
– Послушайте, мистер Дув, вы, несомненно, докопались до истины и узнали, что призрачный слуга оказался обманщиком, который опоил вас вином с наркотиками, и вам приснился ужасный кошмар.
Старец отрицательно покачал головой.
– Увы, мой друг, в вас сидит детектив! Я ничего не нашел, я все, что сказал доктор О'Нейл, мне кажется истиной.
Однако я поступил, как разумный человек, следующий здравым законам логики. Запасшись рекомендацией доктора, я в тот же день съездил в Дублин, и мне показали труп преступника.
Это было ужасное создание, и служители морга с отвращением отворачивались от него.
– А, дом? – с трудом выдавил из себя Триггс.
– Здесь передо мной возник непреодолимый барьер. В ту ужасную ночь молния ударила в дом и дотла спалила его.
– Черт подери! – проворчал Триггс.
Мистер Дув допил грог и вновь набил трубку.
– Могу только повторить слова нашего великого Вилли:
«И в небе, и в земле сокрыто больше…»
Предмет разговора был на некоторое время забыт; к нему вернулся Сигма Триггс, хотя в душе поклялся никогда этого не делать.
– Повешенные любят возвращаться на землю, – сказал он, усаживаясь за стол.
Мистер Дув ответил с привычной серьезностью.
– Я считаю себя книголюбом. О! Не столь серьезным, ибо у меня не хватает средств, но у одного лавочника с Патерностер Роу я как-то наткнулся на прелюбопытнейший трактат, напечатанный у Ривза и написанный анонимным автором, который подписался Адельберт с тремя звездочками. Не окажись на его полях свидетельств и цитат, я счел бы книжицу гнусной литературной подделкой.
Свидетельства заслуживали доверия, а примечания показались мне правдивыми.
Изложив множество мрачных примеров о более или менее злостных призраках мучеников, а особенно висельников, автор писал:
«Можно сказать, что после виселицы эти жертвы правосудия продолжают вести некое подобие жизни, посвящая свои силы делу мести лицам, отправившим их на эшафот.
Они являются во сне своим судьям и полицейским, изловившим их. Они могут появиться даже днем, когда их жертвы бодрствуют.
И многие сошли с ума или предпочли самоубийство, расставшись с наполненной кошмарами жизнью.
Некоторые из них умерли таинственной смертью, и там действовала преступная рука из потустороннего мира».
– Ну и ну! – с трудом вымолвил Сигма Триггс.
– Если хотите, я перескажу вам историю судьи Крейшенка, случившуюся в Ливерпуле в 1840 году.
– Приступайте! – храбро согласился Триггс, хотя сердце у него ушло в пятки.
– Итак, вспомним, как писал сей Адельберт с тремя звездочками.
Хармон Крейшенк заслуженно считал себя справедливым и строгим судьей. Верша правосудие, он не знал жалости.
Однажды ему пришлось судить юного Уильяма Бербанка, который в пьяной драке прикончил своего приятеля.
Хармон Крейшенк возложил на голову черную шапочку и бесстрастным голосом зачитал приговор:
– Повесить за шею до тех пор, пока не умрет, – и, еле шевеля сухими губами, добавил: – и пусть Бог сжалится над вашей заблудшей душой!
Юный Бербанк вперил в него горящий взор:
– А над вашей душой Бог никогда не сжалится, клянусь в этом.
Убийца без страха взошел на эшафот, и судья забыл о нем. Но ненадолго. Однажды утром Хармон Крейшенк собирался выйти из дома. Одевался он всегда безупречно и, бросив последний взгляд в зеркало, вдруг увидел качающуюся в глубине зеркала веревку.
Он обернулся, думая, что увидел отражение, но не тут-то было – веревка болталась лишь в зеркале.
На следующий день, в тот же час, он снова увидел веревку, на этот раз с петлей на конце.
Хармон Крейшенк решил, что страдает галлюцинациями, и обратился к известному психиатру, который порекомендовал ему отдых, свежий воздух, физические упражнения и соответствующий режим.
Две недели все зеркала в доме исправно отражали то, что им положено отражать, а затем призрачная веревка появилась вновь.
Теперь ее петля лежала на плечах отражения Крейшенка.
Несколько недель все оставалось спокойным, а затем наступила скорая и ужасная развязка.
Когда Крейшенк посмотрел в зеркало, привычное окружение растворилось в глубине Зазеркалья. Поднялся белый дым и образовался густой туман.
Он медленно рассеялся, и судья увидел узкий тюремный двор с виселицей.
Палач завязал осужденному руки за спиной и положил ладонь на рычаг рокового люка.
Вскрикнув, Крейшенк хотел было убежать – в призрачной фигуре палача он узнал Уильяма Бербанка, а в человеке, осужденном на позорную смерть, самого себя.
Он не успел сделать ни одного движения. Люк открылся, и его двойник повис в пустоте.
Хармона Крейшенка нашли бездыханным у зеркала, в котором отражался привычный мир. Он был удавлен, и на его шее виднелся след пеньковой веревки.
Свои истории Эбенезер Дув рассказывал прекрасным летним вечером, и, хотя не было ни тумана, ни дождя, ни ветра, Триггс чувствовал себя неуютно.
Мысли о приведениях не покинули его и утром, несмотря на яркое солнце и голубое небо.
Триггсу не сиделось на месте. С трудом дыша, он ходил взад и вперед по своей громадной гостиной, занимавшей большую часть бельэтажа.
Через окна, выходящие в сад, Триггс стал рассматривать площадь, разделенную надвое полосой дымящегося асфальта. Ужасающая жара приковала толстяка Ревинуса к порогу его дома. Ратуша золотилась, словно вкуснейший паштет, вынутый из горячей печи, а фасады домов окрасились в винный цвет.
И вдруг Сигма зажмурился от болезненного удара по глазам – его ослепил солнечный лучик, вырвавшийся из глубин «Галереи Кобвела».
– Ох, уж эта провинция! – пробурчал он. – Каждый развлекается, как может… Этот идиот Кобвел только и знает, что пускать зайчики в глаза порядочным людям!
Сигма и не подозревал о существовании теории подсознания, и его собственное подсознание осталось немым.
Ну что могло быть ужасного в этой детской игре, в этом солнечном зайчике, на мгновение ослепившем его?
III
БЛИКИ СОЛНЕЧНОГО И ЛУННОГО СВЕТА
Когда мистер Грегори Кобвел утверждал, что его «Галерея» устроена на манер больших магазинов Лондона и Парижа, ему никто не противоречил. Жители Ингершама, врожденные домоседы, не любили Лондона, а Парижа и вовсе не знали. Их вполне устраивал и сам магазин, и его организация – при достаточном терпении всегда можно было отыскать нужную вещь, будь то роговая расческа, фарфоровая мыльница, аршин плюша, косилка или трогательные открытки с образом Святого Валентина.
Мистер Кобвел и руководил своим торговым заведением, набитым товаром, словно брюхо сытого питона, и обслуживал покупателей, ибо к персоналу магазина нельзя было отнести ни миссис Чиснатт, которая три раза в неделю тратила пару часов на видимость уборки, ни прекрасную Сьюзен Саммерли.
Мистер Кобвел