Девушка почти сразу заболела дизентерией и попала в санитарный барак, где лучше было «не задерживаться». Однажды утром она проснулась рядом с умершей во сне соседкой. Ей восемнадцать лет, она впервые увидела бездыханное тело так близко, но даже про себя не смогла назвать его «трупом». Лагерь быстро учит человека жить по его правилам, но ее душа еще не закалилась, не очерствела.
Виолетта усвоила скупой лагерный язык, огрубленную смесь немецкого с польским. В Аушвиц каждый день привозили новых депортированных — крепких голландок, гречанок — смуглых, все еще красивых и веселых, несмотря на кошмарное путешествие через пол-Европы. «Утруска» среди них была огромная, что на лагерном арго означало неправдоподобно большое число потерь во время карантина. Гибли они по большей части не от лишений или болезни, а от отчаяния.
В бараке Виолетту окружали в основном бельгийки. Она не нашла среди них знакомых, не знала судьбы родителей, и терзающий душу страх отдалял ее от подруг по несчастью.
Спали женщины по восемь-девять человек на koya — так на польском называли сколоченные из досок нары, где зарождалась нерушимая дружба выживших.
В качестве «еды» узники получали четвертушку куска хлеба, двадцать пять граммов маргарина, тарелку прозрачного супа, стакан жидкого кофе, чая или herbata (по-польски — травяной настойки), что не могло утолить голод. В лагере В, после карантина, они три раза в неделю имели Zulage (на немецком — прибавку) — дополнительную пайку хлеба, кусок ливерной колбасы, маргарин или свекольный джем, жуткий на вид, но сладкий и питательный.
У Виолетты образовался на пальце незаживающий панариций, кто-то сказал: «Помочись на него, чтобы обеззаразить…» — на руке вздулась флегмона, и у нее начался жар.
Через несколько дней после начала карантинного срока Виолетты в барак пришла посыльная: «Есть среди вас музыкантши?» — спросила она.
Виолетта, как и все в блоке, утром и вечером слышала голос большого барабана, но долго не могла понять, откуда доносятся звуки и зачем кто-то играет на музыкальном инструменте. Позже она узнала о существовании оркестра.
Она занималась музыкой несколько лет: ее мать решила, что «умение играть на скрипке может пригодиться». Учитель Виолетты получал плату пиджаками, которые шил ему отец Виолетты. Нет, виртуозом она не стала, а три года назад и вовсе бросила занятия музыкой. Однажды она поняла, что лагерный оркестр играет дважды в день, утром и вечером, сопровождая выход на работу и возвращение Aussenkommandos — команд, трудившихся вне лагеря, но ей долго не приходило в голову познакомиться с музыкантшами. Виолетта прекрасно знала свои возможности и думала, что среди тысяч узниц хватает тех, кто превосходит ее музыкальным слухом, техникой исполнения и опытом. Ей не хотелось выглядеть смешной, что по прошествии лет кажется странным, учитывая, где она находилась.
Через несколько дней Виолетта обратила внимание на Элен и Фанни — по утрам они покидали барак на целый день.
Элен, высокая и мечтательная, выглядела очень молодо — ей исполнилось шестнадцать, у нее было круглое гладкое лицо и ясные голубые глаза, чаще смотревшие в пустоту, чем в лицо собеседнице. Пепельный пушок отраставших волос напоминал шкурку новорожденного барашка.
Фанни являла собой полную противоположность подруге, у нее были черные волосы и темные живые глаза.
Элен и Фанни были знакомы еще по Малину.
Виолетта решилась подойти к Элен: она ощутила желание жить, как только поняла, что нашла в аду родственную душу.
— Я тоже играю на скрипке, брала уроки несколько лет, бросила, когда началась война. Думаешь, я смогу попасть в ваш оркестр? — спросила она.
— Нужно попробовать, в конце концов, ты ничего не теряешь. Сделай это завтра же!
Виолетта, еще не оправившаяся от известия о гибели матери в газовой камере, решила попытать счастья.
В тот период оркестр Аушвица имел две функции: первая, «техническая», заключалась в том, что музыканты задавали темп рабочим бригадам, маршировавшим в колоннах рядами по пять человек. Эсэсовцы быстро поняли, что гораздо легче пересчитывать по головам тех, кто шагает в ногу. Оркестр, такая же команда, как и все остальные, располагался напротив поста охраны у ворот лагеря А. Играл он военные марши, ритм задавали большой барабан и кимвалы: links[24], links, und links… Маршируйте, рабы!
Функция № 2, полная противоположность № 1: обеспечивать эсэсовцам отдых и развлечение в качестве живого проигрывателя. Менгеле[25], Тауберу, Крамеру, Мандель, суперинтенданту или любому другому палачу случалось заходить в барак оркестра, чтобы узнать программу, отметить несколько произведений по своему вкусу и прослушать их. Потом они еще немножко убивали и шли спать. Наверное, эти монстры воображали себя средневековыми сеньорами, каждый из которых, как известно, держал в замке музыкантов…
Оркестром руководила молодая полька, назначенная эсэсовцами. Эту пианистку средних способностей звали Зофья Чайковска, и идиоты немцы могли решить, что она родственница Петра Ильича Чайковского и унаследовала частицу его таланта. Чайковска была суетливой, нервной и очень говорливой женщиной, она энергично терзала на рояле Шопена, пока инструмент не переместили в офицерскую столовую.
Отправляясь на встречу с Зофьей, Виолетта не питала иллюзий касательно результата, зная, что давно не занималась и все забыла. Она сыграла-вымучила Размышление из оперы «Таис» Жюля Массне и не удивилась, услышав, что не подходит.
Прослушивание состоялось в спальне-столовой, единственном помещении блока, и девушка успела разглядеть, как живут музыкантши: пайка хлеба, с которой капо не взимают десятины, пятидесятилитровая бадья супа на сорок человек, где жидкость и гуща находятся в равных пропорциях. Персональная кровать для каждой, немецкое мольтоновое[26] одеяло и — высший шик! — простыня, удобная одежда, столы со скамьями. Такая вот почти нормальная обстановка среди всеобщей нищеты.
Анна-Лиза, подружившаяся с Виолеттой в лагере, вспоминает, что видела в бараке сугубо бесполезную вещь — вазу, стоявшую на шкафу!
Виолетта вернулась в лагерь А, где регулярно виделась с Элен и Фанни: им полагалось ночевать вместе с остальными до конца карантина. Выглядели девушки более ухоженными, чем остальные, — они уже пользовались некоторыми музыкантскими привилегиями, в том числе ежедневным душем.
В начале сентября 1943-го Элен сообщает Виолетте о назначении нового дирижера.
— Ты непременно должна снова прийти на прослушивание!
Помня первую неудачную попытку, Виолетта решила играть «цыганистую» арию из «Марицы»[27], технически менее трудную и зажигательную. Она попросила дать ей полчаса на то, чтобы размять пальцы, сыграв несколько гамм, и повторить отрывок. Она надеялась, что ритуал убедит дирижершу: «У этой есть опыт».
Альма