Под аплодисменты собравшихся он заканчивал свою историю:
А потом следовала самба. Истинной печалью наполнял ее несравненно тоскующий голос Зе Кальмара:
Женщины изнемогали от удовольствия:
– Ах, какой он красавчик!
– Как он выводит-то, прямо до слез…
Одна из них, с большим животом, видать, на последнем месяце, шепотом рассказывала другой:
– Мой-то, пока меня добивался, от меня ни на шаг не отходил… Подарками задаривал… Жениться обещал: мол, и в церкви обвенчаемся, и у судьи запишемся…
– И в церкви и у судьи?
– Да, моя милая… Мужчина, чтоб нашу сестру обмануть, что хочешь наобещает… Улестит почище самого дьявола… А я дура и поверила… Ну вот и получила… полное брюхо… Работать пришлось, красота моя на нет и сошла… Ну, он и удрал с одной каброшей, – она уж давно на него зарилась…
– Поворожить надо было, вот он бы и вернулся…
– А к чему? От своей судьбы не уйдешь… На все божья воля…
– Еще что! Надо было хоть на эту гадюку порчу напустить! Нет, вы только подумайте! Какая-то стерва уведет моего мужа, а я буду на это смотреть! Будто так и надо! Ну нет, моя дорогая… Я бы тут же напустила на нее проказу, и он бы мигом вернулся! Отец Жубиаба свое дело знает, от его ворожбы не спасешься…
– А ни к чему это все… Мы в своей судьбе не вольны, как там определят, так и будет. – Женщина подняла глаза к небу. – Кому что на роду написано, – никуда от того не денешься. Вот он, – она показала на свой живот, – еще и не родился, а уж на небесах вся его жизнь расписана…
Старая Луиза поддержала ее:
– Твоя правда, дочка. Так оно и есть…
Разговор делался общим:
– Слушай, ты знаешь Грасинью, мулатку с Гиндасте-дос-Падрес?
Кто-то припомнил:
– Не эта ли – без зубов, страшная что твоя жараракусу[13]?
– Она самая… Но слушайте дальше: и вот с такой-то рожей она отбила мужа у Рикардины, ну, а та, сами знаете, бабища – во! Жубиаба ей поворожил…
– Она сама ворожить горазда… в постели, – загоготал один из парней.
– Говорят, Балбино помер от ворожбы…
– Ну да! От собственной злости он помер. Злющий был – чистая кобра.
Толстый старый негр, чесавший себе ступню острием перочинного ножа, продолжал вполголоса:
– Вы что, не слыхали разве, что он сотворил со стариком Зекиелом? От этой истории волосы дыбом на голове становятся… Всем известно – старик кривить душой не умел. Строгий был человек. Я его хорошо знал, вместе каменщиками работали. Уж до того был прямодушный. Второго такого на всем свете не сыщешь. Но однажды, на беду, свела его судьба с Балбино… Этот чертов сын втерся к нему в дружбу, а для чего? Чтоб соблазнить старикову дочку. Помните Розу? Я-то хорошо ее помню… Скоро глаза мои могильная земля засыплет, и не увидать мне больше такой красавицы – первая была среди каброшей… Так вот Балбино прикинулся, что влюблен в нее и хочет жениться…
Женщина на сносях поддакнула:
– Точь-в-точь как у меня с моим Роке…
– Даже день свадьбы назначили… Но случилось так, что старику Зекиелу пришлось ночью выйти на работу. Он в то время в гавани работал… а тут как раз срочная погрузка… Балбино на правах жениха заявился в дом и потащил Розу в комнату старика, вроде затем, чтобы взглянуть на приданое. А там он повалил ее на кровать и, как она ни кричала и ни отбивалась, снасильничал над ней и бросит растерзанную, всю в крови, хоть и живую. И еще у него достало бесчувствия взломать сундук старика и вытащить оттуда деньги, несчастные пятьдесят мильрейсов, припасенные к свадьбе. Когда старик вернулся – он прямо обезумел… А Балбино – он ведь всегда больше глоткой брал – струсил и где-то до поры хоронился, а потом он и его дружки подкараулили старика ночью и забили до смерти. И ничего ему за это не было… Говорили, что наверху у него есть заручка.
– Да уж не без этого. Раз какой-то солдат выследил его и задержал. Так знаете, чем это кончилось? Балбино отпустили, а солдат сел за решетку.
– Говорят, он приводил полицию туда, где праздновали кандомбле…[14]
Никто не заметил, как к собравшимся подошел Жубиаба:
– Он умер страшной смертью, – проговорил макубейро.
Все склонили головы, никто не смел ему противоречить.
– Он умер страшной смертью. У него закрылся глаз милосердия. И остался один только злой глаз. Но когда он умер, глаз милосердия открылся снова. – И он повторил еще раз: – Глаз милосердия закрылся. Остался один только злой глаз.
Голый до пояса негр протиснулся к Жубиабе поближе.
– Как это, отец Жубиаба?
– Никто не смеет закрывать милосердный глаз. Нехорошее дело закрывать милосердный глаз. Добра тогда не жди.
Тут он заговорил на своем наречии, и у всех по телу пробежала дрожь, – так всегда бывало, стоило Жубиабе заговорить на языке наго.
– Ожу анун фо ти ика, ли оку.
Вдруг полуголый негр бросился Жубиабе в ноги:
– Я тоже закрыл свой милосердный глаз, люди… Однажды я тоже закрыл милосердный глаз…
Жубиаба глядел на негра из-под опущенных век. Остальные, мужчины и женщины, неслышно расходились.
– Это случилось там, в сертане[15]. Была великая сушь. Падали волы, погибали люди, все погибало. Народ бежал от засухи, но почти все оставались лежать на дороге. Под конец мы шли уже только вдвоем с Жоаном Жанжаном. И наступил день, когда ему пришлось нести меня на спине, – идти я уже не мог. Жоан держал глаз милосердия широко открытым, но глотки у нас совсем пересохли. А солнце было такое злое… Пути нашему конца-краю не виделось, и где раздобыть воды, мы не знали. Все же на одной фазенде[16] удалось нам выпросить бутыль воды, и тогда побрели мы дальше. Жоан Жанжан нес бутыль и строго отмерял воду по глотку. И все равно мы помирали от жажды. И тут попадись нам на дороге белый человек – тоже уж совсем богу душу отдавал без воды. Жоан Жанжан хотел было поделиться с ним глотком, да я не позволил. Но клянусь, что воды у нас оставалось на донышке, самим бы едва по глотку хватило. А он хотел отдать ее белому. У него для всех глаз милосердия был открыт. А у меня жажда его иссушила. Остался только злой глаз… Жоан захотел отдать воду, я набросился на него, не помня себя от ярости… И убил его… А он целый день тащил меня на спине…
Негр смотрел в ночную тьму. На небе сверкали бесчисленные