он сочтет его безобразным, а то и того хуже — сначала примет дар, не ведая, каков он, купит, так сказать, кота, то бишь слона, в мешке, а потом, рассмотрев, вернет, и я ж тогда срама не оберусь под сочувственными или насмешливыми взглядами европейского сообщества. Ну а ты что мне скажешь, как тебе этот слон, решился спросить он секретаря, с отчаянием, можно сказать, утопающего хватаясь за соломинку чужого мнения. Красота или безобразие, ваше величество, понятия в высшей степени относительные, и ведь сказано же, что и для сыча-то его сычата — самые распрекрасные на свете, и кто я такой есть, чтобы данный отдельный случай возводить во всеобщий закон, но скажу все же, что это — превосходный экземпляр азиатского слона при всех своих пятнах и клочьях, присущих, кстати, его породе, и что он приведет в восхищение самого эрцгерцога, и очарует не только венский двор и горожан, но и всех обитателей земель и краев, через которые пойдет. Король вздохнул с облегчением: Полагаю, ты прав. Надеюсь, ваше величество, и, если будет мне позволено, осмелюсь сказать еще, что слон этот с пятнами и клочьями станет эрцгерцогу австрийскому могучим политическим орудием первого, так сказать, ряда, если, конечно, максимилиан в самом деле столь хитроумен и прозорлив, как можно судить по доказательствам, представленным им до сих пор. Помоги-ка мне спуститься с лестницы, а то у меня от таких слов голова пошла кругом. При содействии секретаря и обоих пажей король без особого труда преодолел несколько ступенек, по которым только что взбирался. Глубоко вздохнул, вновь ощутив под ногами твердь земную и безо всякой видимой причины, если не считать, понятно, той, о которой в тогдашнюю пору еще никак нельзя было судить со всей определенностью, тогда нельзя, а теперь можно, и потому скажем, что обогащенная кислородом кровь резвее побежала по жилам, прилила к голове короля и заставила его подумать, что в иных обстоятельствах никогда бы в нее не пришло. А именно: Погонщику неприлично отправляться в вену в такой затрапезе, в этих обносках и отрепьях, а потому повелеваю сшить ему две смены платья — одну повседневную, чтобы было в чем ехать верхом на слоне, а другую — парадную, чтобы, появившись при венском дворе, не ударил в грязь лицом, платье не роскошное, но приличное и достойное державы, снарядившей его в путь. Будет исполнено, ваше величество. А кстати, как его зовут. Один из пажей отправился узнавать, и ответ, переданный через секретаря, звучал примерно так: Субхро. Суп — что, повторил король, что за имя такое дурацкое. Бэ, ваше величество, субхро, так, по крайней мере, он представился, пояснил секретарь. Надо было его жоакином, что ли, назвать, еще когда только приехал к нам, пробурчал король.

---

Через три дня, ближе к вечеру, главный конюший со свитой, уже утерявшей прежний лучезарный лоск, чему виной — дорожная пыль и столь же неотъемлемый от странствия, сколь и неприятный запах пота конского и человеческого, спешился у ворот дворца, отряхнулся, взошел по ступеням и оказался в приемной, путь в которую был ему торопливо указан обер-камер-гоф-лакеем, и лучше будет нам сразу и здесь же признаться, что хоть в существовании такого придворного звания в те времена мы и не уверены, но оно представляется вполне подходящим по исходящей от носителя его, подобно некоему природному запаху, смеси ложной значительности и деланой униженности. Король, горя желанием поскорее узнать ответ эрцгерцога, немедленно принял новоприбывшего. Королева катарина тоже присутствовала в роскошно убранной малой зале, и это неудивительно, если вспомнить всего лишь, что по воле ее августейшего супруга она регулярно принимала участие в заседаниях государственного совета, причем вовсе не в качестве безгласного наблюдателя. Была и еще одна побудительная причина в ее присутствии здесь — она, хоть и сама понимала малую основательность ее, питала слабую надежду, что письмо эрцгерцога написано будет по-немецки, а в этом случае самая высокопоставленная из всех переводчиц — вот она, здесь, под рукой, можно сказать, и готова к употреблению. Покуда мы толкуем обо всем этом, король уже принял из рук конюшего свиток грамоты, самолично развернул его, предварительно развязав шнуры, скрепленные сургучными печатями с оттиском эрцгерцогского герба, оные же печати — сломав, и с первого взгляда убедился, что письмо писано по-латыни. Ну, дон жоан португальский, третий по счету из одноименных королей, хоть и был не вовсе незнаком с этим языком, ибо изучал его во младости, однако же был совершенно убежден, что неизбежные запинки, томительные заминки, непременные ошибки понимания и огрехи перевода в глазах подданных представят и даже выставят его венценосную фигуру в негодном и жалком свете. И секретарь со свойственной ему и уже отмеченной нами живостью ума и, значит, стремительностью того, что впоследствии назовут реакцией, скромно сделал два шага вперед и замер в ожидании. Король же так непринужденно, словно эта сцена была заранее отрепетирована, произнес: Наш секретарь, переводя с листа, огласит послание, в котором возлюбленный кузен наш максимилиан, без сомнения, дает ответ на наше предложение подарить ему слона соломона, хотя, впрочем, излишне читать письмо целиком, довольно будет, если узнаем суть его. Слушаюсь, государь, сказал секретарь. И, пробежав глазами витиеватые, пространные и округлые формулы вежливости, по эпистолярной моде того времени изобиловавшие в письме как грибы после дождя, спустился пониже и нашел, что искал. И не перевел, но лишь объявил: Эрцгерцог австрийский максимилиан с благодарностью принимает дар короля португальского. При сих словах на лицо последнего из волосяных дебрей усов и бороды выплыла улыбка удовлетворения. Королева тоже улыбнулась, а одновременно свела ладони в изъявлении безмолвной благодарности, обращенной прежде всего к двоюродному братцу, но в качестве основного и конечного получателя имевшей всевышнего. Противоречия, терзавшие сокровенную глубь ее души, разрешились неким синтезом, причем самым расхожим его вариантом: От судьбы не уйдешь. Секретарь заговорил вновь, и покуда он бегло изъяснял прочие положения, содержащиеся в послании, в выспренней и высокопарной португальской элоквенции позванивала, казалось, монастырская латынь: Тут сказано, что эрцгерцог покуда еще не знает, когда отправится в вену, скорее всего, в десятых числах октября, но и это пока не точно. А сейчас у нас начало августа, неизвестно зачем сообщила общеизвестное королева. И еще эрцгерцог пишет здесь, ваше величество, что если вам угодно, можно не дожидаться даты его отъезда для отправки сулеймана в вальядолид. Что это еще за сулейман, с досадой вопросил король, слона еще не получил, а уж переназвал. Вероятно, сулейман великолепный[4], ваше величество, владыка оттоманской порты.