– Посмотрю. Я думаю, пан Хенрик просто отсыпается после вчерашних эмоций.

По узкому коридорчику (в этом доме все было узким) он дошел до комнаты Хенрика. Постучал. Молчание. Постучал еще раз, более решительно.

– Пан Хенрик, подъем! – крикнул он через двери.

Подождав еще секунду, он нажал на ручку и вошел в комнату. Пусто. Постель застелена. Личных вещей нет. Рудский вернулся в трапезную. Три головы одновременно повернулись в его сторону, будто росли из одного туловища. Ему вспомнился трехглавый дракон на иллюстрации в детской книжке.

– Пан Хенрик нас покинул. Пожалуйста, не принимайте на свой счет. Не в первый и не в последний раз пациент внезапно отказывается от лечения. Особенно после такого интенсивного сеанса, как вчера. Надеюсь, пережитое подействует и ему станет лучше.

Квятковская даже не вздрогнула. Каим пожал плечами. Барбара Ярчик, последняя из троицы – до недавнего времени четверки – его пациентов, взглянула на Рудского и спросила:

– Это конец? В таком случае и мы можем идти домой?

Терапевт отрицательно помотал головой.

– Прошу вас на полчаса пройти в свои комнаты, отдохнуть и успокоиться. Ровно в десять соберемся в зале.

Вся троица – Эузебиуш, Ханна и Барбара – закивали и вышли. Рудский прошел вдоль стола, проверил, не остался ли в термосе кофе, и налил себе полную чашку. Ругнулся – забыл оставить в чашке место для молока. Теперь у него был выбор – вылить или отпить. Он не переносил вкус черного кофе. Отлил немного в мусорную корзину. Добавил молока и встал у окошка. Смотрел на проезжавшие мимо автомобили и стадион на другой стороне улицы. Как эти позорники вчера снова умудрились проиграть матч, подумал он. Теперь им даже серебряных медалей не видать, не поможет и недавнее унижение «Вислы»[7], и победа со счетом 5: 1 две недели назад. Но, может, удастся, по крайней мере, завоевать кубок; завтра – первый полуфинал с «Гроцлином». Тем самым, которого «Легии»[8] ни разу не удалось победить за последние четыре года. Снова какое-то дьявольское проклятие.

Он тихо засмеялся. Невероятно, как работает человеческий мозг, если у него хватает ума заниматься ситуацией в высшей лиге. Поглядел на часы. Еще полчаса.

За минуту до десяти он вышел из трапезной и отправился в ванную почистить зубы. По дороге встретил Барбару Ярчик. Та взглянула на него вопросительно, видя, что врач идет в сторону, противоположную залу.

– Я сейчас, – махнул он ей.

Не успел он выдавить пасту, как услышал крик.

Теодора Шацкого разбудило то, что обычно будило по воскресеньям. Нет, не головная боль с похмелья, не жажда, не потребность сходить по-маленькому и не солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь соломенные жалюзи; не дождь, барабанивший по крыше над балконом. Это была Хелька, его семилетняя дочка, запрыгнувшая на Шацкого с разбегу с такой силой, что кушетка из ИКЕА затрещала.

Он открыл один глаз, и на него сразу упала каштановая кудряшка.

– Видишь? Бабушка сделала мне локоны.

– Вижу, – сказал он и отодвинул волосы с глаза. – Жаль, она тебя ими не связала.

Поцеловав дочку в лобик, он скинул ее с себя, встал и пошел в туалет. Он уже был в дверях комнаты, когда с другой стороны постели что-то зашевелилось.

– Набрызгай мне воды для кофе, – услышал он мурлык из-под одеяла.

Концерт по заявкам, как и всякий выходной. Он сразу почувствовал раздражение. Проспал Шацкий десять часов, но чувствовал себя невероятно усталым. Он уже не помнил, когда это началось. Мог лежать в постели хоть до полудня и все равно вставал с неприятным привкусом во рту, песком в глазах и болью, тлеющей где-то между висками. Бесполезно.

– Почему ты не скажешь просто, чтобы я сварил тебе кофе? – обратился он с претензией к жене.

– Я сама сварю, – он едва различал ее слова, – не хочу морочить тебе голову.

Шацкий поднял глаза к небу в театральном жесте. Хелька рассмеялась.

– Ты всегда так говоришь, а потом я все равно готовлю тебе кофе.

– Не надо. Я прошу тебя только налить воды.

Он справил нужду и заварил жене кофе, стараясь не глядеть на гору грязной посуды в раковине. Четверть часа на мытье, если она пожелает приготовить обещанный завтрак. Боже, как он устал. Вместо того чтобы проспать до полудня, а потом сесть за телевизор, как все прочие жители этой патриархальной страны, он строит из себя супермужа и супергероя.

Вероника выкарабкалась из постели и встала в прихожей, внимательно разглядывая себя в зеркале. Он тоже посмотрел на нее критическим взглядом. Сексуальной она была всегда, но моделью ее не назовешь. Кроме того, трудно найти объяснение второму подбородку и животику. Ну, и ти-шорт 1. Он не требовал, чтобы жена каждую ночь спала в тюле и кружевах, но, черт возьми, почему она постоянно носит ти-шорт[9] с выцветшей надписью «Disco fun», сохранившийся, вероятно, со времен посылок с заграничными подарками! Он подал жене чашку. Та взглянула на него припухшими глазами и почесала под грудью. Поблагодарив, чмокнула его мимоходом в нос и отправилась принимать душ.

Шацкий вздохнул, провел ладонью по снежно-белым волосам и отправился на кухню.

В самом деле, что тут такого? – подумал он, пытаясь выудить губку из-под горы грязных тарелок. Сварить кофе – одна минута, помыть посуду – другая, приготовить завтрак – третья. Какие-то полчаса, и все будут счастливы. Он почувствовал еще большую усталость при мысли о времени, утекающем сквозь пальцы. Стояние в пробках, тысячи пустых часов, проведенных в суде, бессмысленные перерывы в работе, заполняемые в лучшем случае раскладыванием пасьянса, ожидание чего-то и кого-то, ожидание ожидания… Ожидание в качестве оправдания того, что можно ничего не делать. Ожидание как самая мучительная профессия в мире. Шахтерударник не так устает, как я, мысленно пожаловался он себе, пытаясь поставить стакан на сушилку, где решительно не хватало места. А почему сначала не снять вымытую посуду? К чертям все. Неужели у каждого такая изматывающая жизнь?

Зазвонил телефон. Хеля взяла трубку. Он прислушивался к разговору, идя в комнату и вытирая руки о полотенце.

– Папа дома, но не может подойти: он сейчас моет посуду и жарит нам яичницу…

Он вынул трубку из руки дочери.

– Шацкий. Слушаю.

– День добрый, пан прокурор! Не хочу огорчать, но сегодня вам не удастся изжарить яичницу, разве что на ужин, – услышал он знакомый голос с напевным русским акцентом на другом конце провода, голос Олега Кузнецова из комендатуры на Волчьей.

– Олег, умоляю, не делай этого!

– Это не я, пан прокурор, а город вас призывает.

Большой старый «Ситроен» проплыл под пилоном Свентокшиского моста [10] с грацией, которой позавидовали бы многие автомобили, ехавшие там же подобно нахальному продакт-плейсменту[11] в польских романтических комедиях. Может, этот Пискорский[12] и жулик, – подумал Щацкий, но два моста стоят. При власти Утенка [13] и думать было нечего, чтобы