Читать «Удар новичка»

Через открытое окно хижины Чад видел мягкие перекаты прибоя и широкую полосу песка, сверкающего на солнце. Справа, вдалеке, виднелись горы и светлый изгиб дороги, по которой придет Ларри. В хижине было нестерпимо душно. Вентилятор обдавал сильной струей воздуха возбужденное лицо Чада. Он снял пиджак и закатал рукава рубашки. Его сильные мускулистые руки с зажженной сигаретой между пальцами покоились на столе. В большом теле Чада чувствовалась мощь. Долгое пребывание на солнце сделало его лицо коричневым. У Чада было полное лицо, с черной лентой усов, с подбородком, немного выступающим вперед и с ямочкой, с волевым ртом и голубыми глазами. Это было красивое лицо.

Чад дотянулся до бутылки с виски, стоявшей около магнитофона, и на четверть наполнил свой стакан. Он сделал глоток, смакуя жидкость перед тем, как проглотить ее, и посмотрел на часы. Оставалось два с половиной часа до прихода Ларри. Если он сейчас же начнет диктовать, то запишет свой рассказ за два часа, и у него еще останется полчаса в запасе. Чад отпил еще немного виски, отодвинул стул и встал, приглаживая свои черные, густые волосы. Он заставил себя посмотреть на диван, который стоял у противоположной стены.

Луч света падал прямо на мертвую женщину, лежавшую на спине. Ее голова и плечи свешивались через спинку дивана и не были видны. Чад был этому рад. Распухшее сине-черное лицо с застывшим взглядом и до ужаса огромный язык, свисающий из широко открытого рта было тем, чего Чад не хотел бы видеть вновь. Он отвел свой взгляд от дивана и подошел к месту, где он оставил гаечный ключ, взятый им из багажника машины. Он взял ключ, вернулся к столу и положил ключ так, чтобы до него можно было легко дотянуться. Потом он сел и снова закурил. Некоторое время Чад смотрел в задумчивости на магнитофон. Мысли его вновь и вновь возвращались к женщине, лежавшей на диване. Он снова видел вспышку ужаса, промелькнувшую в ее глазах, когда его сильные руки сжали ей горло.

— Ну, хорошо, начнем! — произнес он вслух сердито. — Выбрось ее из головы! Она мертва. Ты должен теперь подумать о себе. Ведь ты же в ужасном положении. Возьми себя в руки и приступай к делу.

Чад выпрямился и включил магнитофон. Кассеты пришли в движение. Чад наклонился над микрофоном, немного подумал и начал говорить. Он говорил медленно, и так же медленно лента перематывалась с одной кассеты на другую.

«Прокурору Джону Уаррингтиту, лично.

Господин прокурор! Это признание в убийстве, совершенном мною, Чадом Винтерзом, Клифоайд, Литтл Юдзон, Калифорния, 30 сентября, 2 часа 45 минут пополудни…».

Он остановился, взглянул на золотой песок и воду у дальних скал, затем подвинул свой стул поближе к столу и продолжал:

«Было бы довольно просто рассказать об убийстве, и о том, как я его совершил и почему лейтенант Легит не арестовал меня сразу же, как только узнал, что это убийство… Но за всем этим скрывается нечто большее. Я хочу, чтобы вы имели ясное представление о том, с чего это началось, почему это началось и почему закончилось убийством. Немного терпения, господин прокурор… Побудьте со мной до тех пор, пока перед вами не будут факты, действительно вас интересующие. Я обещаю, что вам не придется скучать.

Итак, слушайте!..

В мае прошлого года я сидел на своем рабочем месте в главной конторе «Пасифик Бэнкинг Корпорейшн», занимаясь своими обязанностями. Я был простым банковским клерком, причем эта работа явно мне не подходила. Сидеть целый день на одном месте и смотреть на чужие деньги… Это было нестерпимым для меня. В то майское утро передо мной на столе лежали пять писем, пришедших с утренней почтой. Четыре из них были от моих кредиторов, которым я задолжал, в них угрожалось сообщить о моих долгах моему начальству. Пятое письмо было от девицы, извещавшей меня, что она беременна и спрашивающей, что я об этом думаю.

Я не волновался по поводу девицы: с ними я всегда хорошо ладил. А вот кредиторы представляли для меня проблему. Я так часто с ними объяснялся, что знал наверняка: никакие мои заверения больше не помогут. Мне необходимо было где-то достать денег, иначе меня выбросят из банка.

Мне не оставалось ничего другого, как пойти к ростовщику. Как-то раз я уже попадал в их лапы, но деньги мне были просто необходимы. Я уже собрался взять в руки телефонную книгу, чтобы найти адрес Доунстейна, но в эту минуту на моем столе зазвонил телефон.

— Винтерз, — сказал я уверенно. Несмотря на то, что я занимал в банке маленькую должность, я всегда старался держаться уверенно.

— Мистер Винтерз, зайдите, пожалуйста, к мистеру Стенвуду.

Это приглашение не сулило мне ничего хорошего. Стенвуд приглашал своих подчиненных лишь в тех случаях, когда хотел нанести им удар. Ну, что ж, придется подчиниться. Сердце мое сильно колотилось, лицо покрылось холодным потом. Неужели один из моих кредиторов все-таки явился к Стенвуду? Или, это проститутка Гюла? А, может быть, я что-нибудь напутал в своих бумагах? Пока я шел вдоль ряда столов, сослуживцы глазели на меня. Они знали, куда я шел. Они были ужасно самодовольны. Большинство из них составляли женщины, имеющие по нескольку детей. Возможно, за исключением Тома Литбита, никто из этих мужчин и женщин не любил меня. Им не нравился фасон моего костюма, не нравились мои отношения с молоденькими машинистками, не нравился объем работы, выполняемый мною в банке. Их недовольство прямо выпирало из этих людей, как иглы у дикобразов. Я не помнил их дружелюбными к себе, но меня мало волновало это. У меня были друзья, которых я сам себе выбирал и которые не были так ограниченны и скупы. Я постучал, нажал на дверную ручку и вошел. Старик Стенвуд был давним приятелем моего отца. Это он предложил ему, чтобы я стал банковским клерком. Со мной он при этом даже не посоветовался. Отец ухватился за это предложение, и мне пришлось начать свою трудовую деятельность в качестве банковского работника.

Я не был у Стенвуда со времени, когда вернулся к своим обязанностям после пятилетнего пребывания в Англии. Тогда он был довольно общителен и разговорчив. Он принял меня, как героя, и выразил надежду, что я буду преуспевать. Теперь же он не стремился заключить меня в свои объятия.

— Входи, Чад! — Стенвуд отложил свои бумаги