Читать «Ночь в Кербе»

Tout le mondе est marié!

Я впервые выступаю в необычной для себя роли издателя рукописи. Дело в том, что данный текст не принадлежит моему авторству. Я нашел его — кипу листов, покрытых рукописными заметками, — во Франции во время одной из своих поездок. Это был, если не ошибаюсь, литературный фестиваль поблизости от Тулузы, называвшийся «Дни и ночи Лангедока». Как всегда во Франции, фестиваль был великолепно организован и оставил у меня самое благоприятное впечатление. Проведя три дня в городке Аксер, я вместе с гостеприимным хозяином фестиваля Жаном-Франсуа Мишо вернулся в Тулузу. По пути мы остановились в совершенно заброшенном доме в 10 километрах от городка Франшвиль. Строение XIII века представляло собой маленькую башенку, в каких пастухи оставались на ночь и баррикадировались в случае вражеских набегов. Такие башенки имеются в Шотландии, на Кавказе и… в общем, везде, где есть пастухи и набеги. Мы пробыли там несколько часов в самый жаркий полдень, чтобы провести сиесту и выспаться перед возвращением в Тулузу. На полу я обнаружил бумаги, придавленные камнем. То, что они были написаны на русском, очень взволновало и заинтриговало меня. Поскольку выяснить, чьи это бумаги, не представлялось возможным — они оказались не подписаны, выглядели довольно потрепанными и, значит, пролежали в башне довольно долго, да и Жан-Франсуа клятвенно заверил меня, что эта земля стоит без владельца вот уже триста лет, — то решил, что могу взять рукопись с собой.

Итак, я не знаю автора, поскольку он не оставил практически никаких данных о себе. Поэтому я взял на себя смелость опубликовать записи с четким указанием отсутствия авторства в предисловии. Рукопись Анонима представляет собой заметки, сопровождаемые редкими примечаниями на полях. Я позволил вставить эти примечания в текст, выделив их особым шрифтом. Я публикую рукопись без сокращений и изменений. Некоторые страницы рукописи оказались испорчены дождем, просочившимся, как я полагаю, через старую крышу башни. Я напечатал эти страницы как есть, с указанием лишь, что текст в этом месте прочитать невозможно.

Остается добавить, что неизвестный мне автор допустил — сознательно или нет — множество неточностей. Города Аспер, Керб, Фиджак и Каденак не существуют. Города же Лангедока с похожими названиями автор нещадно путает, произвольно сокращая и увеличивая дистанции между ними. Фестиваль «Альянс джаза и литературы Прованса» проводится в другом месте, и организаторы его на мой письменный запрос о какой-либо связанной с событиями, упомянутыми в заметках, информации ответили мне, что ничего в найденном мной тексте не соответствует действительности. Также хочу заметить, что я не узнал в Анониме ни одного из моих коллег по тем обстоятельствам жизни и приметам, которые он сам описывает. Выяснить у Жана-Франсуа какие-либо подробности я не смог, поскольку с того момента, когда я отправил ему письмо с рассказом о содержании этой странной рукописи, он не отвечал мне и просто перестал выходить на связь. Я не прошу автора отозваться, поскольку, судя по тому, что я понял из его воспоминаний, Аноним не испытывает никакой необходимости в контактах с кем-либо. Также ему, совершенно ясно, безразлична судьба его текста.

Вот таким-то образом я и стал вампиром.

…Этими словами я собирался начать свою новую книгу. И, конечно, не написал ее. Не то чтобы мне не хотелось. Напротив! Я мечтал что-нибудь написать… сделать… Но прокрастинация настигла меня. Говоря проще, тупое оцепенение. Я сидел в нашей новой квартире в Монреале — в отличие от прежней она оказалась очень светлой, залитой буквально солнцем, потому мы и переехали — и плавал в его лучах, как попавшая в смолу муха. До состояния янтаря мы еще не дошли, так что я, хоть и медленно, передвигался. Правда, недалеко. Переход из постели в ванную требовал от меня трех дней пути и четырех сражений: два в арьергарде и два в авангарде. Я открывал холодильник, как Беринг — проливы. Перевалиться ночью из комнаты на балкон, где я спал из-за сильной жары, не будучи в состоянии даже съездить за кондиционером, стало равносильно переходу через горный хребет. Ганнибалу наверняка легче давались Альпы. Я плавал в поту, ничего не делал и даже в бассейн не ездил. Квартира моя стала зачарованным островом, а я превратился в свинью, заколдованную Цирцеей в человека. Только, кроме меня, на острове никто не жил. Моя жена, накормив меня рисом с лотосом, отправилась на летние каникулы с детьми в Грецию. Кажется, на Родос. А возможно, Крит. Точно не помню. Я и жены с детьми уже не помню. Также этим летом я окончательно дошел до ручки. C’est-à-dire[2], начал покупать лотерейные билеты в надежде зачем-то разбогатеть. Это было так нелепо, что несколько раз я и в самом деле выигрывал. Сто, триста долларов. Однажды — даже тысячу. Моих глобальных проблем это не решало по причине отсутствия в моей жизни глобальных проблем как таковых. Дела шли неплохо. Мы постепенно обживались в Монреале, куда переехали несколько лет до того из Молдавии, я оканчивал аспирантуру в Университете Монреаля, и мы подумывали о переходе в статус Monsieur et Madame Tout Le Monde[3] и небольшом домике в пригороде. Тем не менее я покупал лотерейные билеты. Возможно, дело все в том, что для меня богатство стало сначала метафорой, а после и синонимом смерти. Деньги сами по себе не значили ничего. В мечтах получить десять, двадцать, сто миллионов я никогда не шел дальше вожделенного момента выигрыша. Вот я подхожу к лотерейной будке… Вот продавщица сует мой билет в проверочный аппарат… Вот по табло над ним бегут цифры, и продавщица Loto-Québec издает радостный возглас. Вы только взгляните! Вокруг меня собираются толпы бездельников торгового центра, в котором я эти билеты и покупал… я слышу смех, вижу радостные улыбки, кто-то похлопывает меня по спине. Что дальше? Я не представлял. Не исключено, что просто не мог. Я просто не мог осознать, что же случится — ну, или должно случиться — дальше. На этом моя жизнь заканчивалась, и я отбывал в страну Нигде и Никогда, покачиваясь на спинах слонов, празднично убранных в жемчужные попоны. Рядом со мной сидели наложницы, много прекрасных женщин с идеальными телами. Но и это, конечно, тоже было ложью. Интерес к женщинам я утратил. Речь не о сексе, потому что необычайной силы похоть сопровождала меня несколько предыдущих тем событиям лет, как Ксенофонт — своих греков. Я говорю о чистом, не замутненном ничем — даже