Читать «Из железного плена»

Все это очень походило на лазарет. Ровного серого цвета матовые стены, маленький металлический стол, невысокая кровать, окно, словно висящее над бескрайним океаном. И незапертая дверь, которую лучше не трогать. Больше ничего. Даже не просто лазарет, а палата душевнобольных. Именно такие палаты должны быть в психиатрических лечебницах!

Ивашов еще раз подошел к окну — тысячный раз за эти несколько дней — и снова заглянул вниз. Ультрамариновая насыщенная глубина вдали серела и сливалась со свинцовым небом. Внизу, почти у самого основания здания, черные неспокойные волны резались о бесчисленные каменные скалы с изломанными гранями и длинными зубьями. Волны были видны с такой высоты, звуки не проникали сквозь тройное остекление рамы. Казалось, что комната неподвижно зависла в воздухе вопреки всем физическим законам, а под ней так же плещутся и бьются о камни пружинистые покатые валы.

Зашторенное плотными облаками небо просачивало скудный хмурый свет, как раз под стать настроению.

Утро.

Ивашов отошел oт окна и вернулся к кровати.

Ровное серое небо, ровные серые стены, серое покрывало кровати, серый металлический отблеск стола. Нет, здесь положительно можно сойти с ума! Абсурд! Палата для душевнобольных! Интересно, они таким образом надеются склонить его на свою сторону! Глупость какая-то!

Александр сдвинул брови и возмущенно прищелкнул пальцами. Три дня в этой серой тюрьме… Нет, конечно, они хотят, чтобы он «созрел»…

Ивашов поднялся, прошел вперед и сел за письменный стол. На его гладкой блестящей поверхности одиноко; лежал крупноформатный блокнот и авторучка. Нестерпимо захотелось писать. В голову тут же полезли формулы, перед глазами вставали отчетливые детальные чертежи, которые так и просились на бумагу. Они должны быть написаны!

Ивашов взял ручку, и она замерла над чистым листом.

Сзади, он это чувствовал, где-нибудь на потолке притаился телемонитор, впиваясь хищным взором, выслеживая, выжидая. Александр резкими движениями опустил ручку на бумагу и твердо вывел:

«Писать ничего не буду!»

Потом тяжело вздохнул и отшвырнул ручку в угол.

Три дня молчания. Три дня опустошающей душу тишины и неизвестности. Неужели они ждут, что у него не выдержат нервы? Или, быть может, надеются, что это сильнее его, что это обязательно вырвется наружу? Да, наверное, именно так. Никто ведь не знает, как поведет себя человек в подобной ситуации. Им наверняка известно, что ему снятся сны, и их интересует полный чертеж. И еще они справедливо предполагают, что молчать об этом человек не в силах. Однако они не учли одно немаловажное обстоятельство — волю. Волевой контроль способен загнать до поры до времени сны в бесконечные глубины подсознания, это уж он знает твердо. Странно только, что до сих пор они не попытались развязать ему язык с помощью инъекций обезболивания. А может быть, уже пытались, ну, например, когда его в бессознательном состоянии перевозили на этот островок?

«Почему островок? — тут же спросил себя Ивашов, — может быть, Институт расположен на каком-нибудь материке, у океана?» Александр пожал плечами и закрыл глаза, хотя спать ему не хотелось. Хотелось, пожалуй, кофе.

«Что ж, — подумал Ивашов, — сейчас мы проверим телемониторы».

Он поднял с — пола авторучку и крупно вывел на бумаге под своей предыдущей надписью:

«Хочу кофе!»

И поставил два восклицательных знака.

Подумал и написал то же на английском.

Отошел от стола и вопросительно посмотрел на потолок.

Тишина. Делают вид, что за ним никто не наблюдает.

Александр подошел к кровати и рухнул на упругую поверхность. Значит, завтрак будет в обычное время.

Тут же нахлынул острый приступ тоски по родине, возникло щемящее чувство оторванности от друзей и знакомых, от всего того мира, который он привык считать своим.

Где он находится? В какой части света?

Невольно вспомнилось первое пробуждение в застенках. Чтобы изучить обстановку, хватило минуты. Единственный выход за незапертой дверью. Рывок и вот он, безлюдный коридор, освещенный (продолговатыми потолочными плафонами. В дальнем конце коридора вдруг что-то резко сорвалось с места и в ускоряющемся темпе бросилось к пленнику. Круглое перепончатое брюхо, холодные телеглаза, тянущиеся вперед мерзкие манипуляторы. В облике одновременно что-то от насекомого и от крысы: Робот-сторож!

Ивашов вспомнил, как он мгновенно захлопнул за собой дверь и, прижавшись к ней, похолодел. Да-a, замки здесь не нужны. За дверью что-то несколько раз прошелестело и, словно нехотя, медленно удалилось. Снова наступила тишина…

Александр очнулся от воспоминаний, когда за дверью раздался шорох и легкие шаги. Он замер, прислушиваясь. Шаги приблизились и стихли у дверй. Она медленно отворилась, и показался столик на колесиках. Следом в комнату вошла темноволосая девушка лет двадцати пяти. На ней был тот же, что и раньше, удобный голубой комбинезон с множеством карманов. На правом плече красовался непонятный шеврон. По ее напряженной позе и замершему взгляду Ивашов понял, что она тоже боится мерзкого робота, хоть и защищена от него каким-то непонятным образом.

— Пожалуйста! — вежливо кивнула девушка и подкатила столик к сидящему пленнику.

Английский. Здесь слышна только английская речь.

Александр только теперь обратил внимание на дымящуюся чашку черного кофе и несколько сэндвичей.

— Вы просили кофе?

— Да, — кивнул он. Значит, его предположение о телемониторах верно. И его тюремщики вовсе не стесняются это лишний раз подчеркнуть.

— Как вас знать?

— Клара, — девушка слегка улыбнулась, но напряжение в глазах не пропало. Она повернулась, собираясь снова уйти.

— Погодите, Клара, — требовательно сказал Ивашов, — где я нахожусь? Что все это значит?

Обернувшись, девушка слабо улыбнулась и, пожав плечами, скрылась за дверью. Шаги постепенно стихли.

Вот так. Впервые за три дня заточения Александр заговорил, и ответом на вопрос стала лишь усмешка.

Терпкий аромат кофе щекотал ноздри, и он почувствовал, как он голоден. Кофе оказался хорошим, крепким, как раз таким, какой он любил. Неужели они изучили и его вкусы? Что ж, вполне возможно, если учесть, какие надежды они на него возлагают.

Позавтракав, Ивашов откатил столик к двери и снова прилег да кровать. Кофе взбодрил его. Нестерпимо захотелось действовать, работать. Но Александр лишь сильнее стиснул зубы и прикрыл глаза. Этим вынужденным безделием и одиночеством его не сломить!

Снова и снова прокручивал он в памяти события последних дней. Снова сознание собственного бессилия холодило грудь и вызывало приступы отчаяния. Как же все эго могло случиться?

Восьмая рабочая комиссия Международного Комитета по внеземным цивилизациям при ООН закончила своё заседание глубоким вечером. Последним был заслушан доклад доктора физико-математических наук Ивашова Александра Константиновича. Впечатление, произведённое выступлением советского учёного, было подобно бомбе. Тишина, полминуты висевшая в зале, взорвалась громом разноязычных голосов. Большинство присутствовавших на заседании научных работников вскочило с места и, нарушая заведённый порядок, выкрикивало поздравления… Возгласы недоумения и восторга, плохо маскируемой зависти и открытой радости наполнили помещение. Ивашов стоял спокойно, доброжелательно прищуренными глазами наблюдая за бурной реакцией зарубежных коллег. Что-то