Читать «Изобретение науки. Новая история научной революции»

David Wootton

The Invention of Science

A New History of the Scientific Revolution

© Realshead Ltd., 2015,

© Гольдберг Ю., 2017,

© Издание на русском языке, оформление.

ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2018

КоЛибри®

Титульный лист книги Фрэнсиса Бэкона «Новый органон» (1620), на котором изображен корабль, проплывающий через Геркулесовы столбы (так в те времена назывался пролив между Гибралтаром и Северной Африкой, который соединяет Средиземное море с Атлантическим океаном) после путешествия в поисках новых земель

Посвящается Элисон

Hanc ego de caelo ducentem sidera vidi[1].

Эврика!

Петер Флетнер (1490–1546). Архимед в ванне. Гравюра по дереву из первого перевода на немецкий Витрувия, опубликованного Йоханнесом Петреусом в Нюрнберге в 1548 г. Справа на заднем плане корона царя Гиерона

Думаю, в наш век философия прибывает подобно приливу, хотя перипатетики еще надеются остановить приливное течение или (с помощью Ксеркса) обуздать море, дабы помешать подъему свободной философии. Думаю, я вижу, как весь старый мусор будет смыт, а гнилые постройки разрушены и унесены этим могучим потоком. В наши дни должны быть заложены основания гораздо более величественной философии, которая никогда не сможет быть опровергнута: это будет эмпирическое и чувственное обследование Феноменов природы, выводящее причины вещей из таких Первоисточников природы, которые, как мы наблюдаем, производимы искусством и безошибочным доказательством механических Орудий: несомненно, этот, и никакой другой, и есть путь построения истинной и вечной философии.

Современная наука зародилась в период с 1572 г., когда Тихо Браге увидел на небе вспышку сверхновой звезды, по 1704 г., когда Ньютон опубликовал свой труд «Оптика», в котором продемонстрировал, что белый цвет состоит из гаммы цветов, образующих радугу, и что его можно расщепить на составляющие с помощью призмы, а цвет является свойством света, на не объекта{1}[2]. До 1572 г. также существовали системы знаний, которые мы называем «науками», но только одна из них отдаленно напоминала современную науку – в том отношении, что она оперировала сложными теориями, опиравшимися на большой массив фактов. Это была астрономия, и именно она после 1572 г. превратилась в первую настоящую науку. Что позволяет нам утверждать, что после 1572 г. астрономия стала наукой? У нее имелась программа исследований, сообщество специалистов, и в свете новых фактов она была готова поставить под сомнение давно укоренившиеся взгляды (небеса неизменны, движение в небе может быть только круговым, небо состоит из прозрачных сфер). За астрономией последовали другие новые науки.

Для обоснования данного утверждения необходимо рассмотреть не только то, что произошло в период с 1572 по 1704 г., но также понять, каким мир был до 1572 г. и каким стал после 1704 г.; кроме того, невозможно обойтись без рассмотрения некоторых методологических дискуссий. Основу книги составляют главы с 6 по 12, которые рассказывают именно об этом промежутке времени, с 1572 по 1704 г.; главы 3, 4 и 5 посвящены преимущественно миру до 1572 г., а главы 13 и 14 – миру отчасти до, а отчасти после 1704 г. В главах 2, 15, 16 и 17 рассматриваются вопросы историографии, методологии и философии.

Две главы введения закладывают основы для всего остального материала. В первой главе кратко изложена суть книги. Во второй объясняется, откуда взялось представление о «научной революции», почему некоторые специалисты считают, что такого явления не существует, и почему это так важно для исторического анализа.

Бэкон, конечно, обладал более современным мышлением, чем Шекспир: у Бэкона было чувство истории; он чувствовал, что его эпоха, XVII в., была началом эры науки, и он хотел, чтобы на смену поклонению текстам Аристотеля пришло непосредственное изучение природы.

Мир, в котором мы живем, гораздо моложе, чем вы думаете. Около двух миллионов лет назад на Земле[3] жили «люди», умевшие изготавливать орудия труда. Наш вид, Homo sapiens, появился 200 000 лет назад, а керамика только около 25 000 лет назад. Но самым главным изменением в истории человечества до появления науки стала неолитическая революция, которая произошла сравнительно недавно, от 12 000 до 7000 лет назад{3}. Именно тогда были одомашнены животные, появилось сельское хозяйство, а каменные орудия стали вытесняться металлическими. От тех времен, когда люди впервые перестали быть охотниками и собирателями, нас отделяют приблизительно 600 поколений. Первое парусное судно появилось около 7000 лет назад, примерно в то же время, что и письменность. Те, кто согласен с дарвиновской теорией эволюции, не приемлют библейскую хронологию, в соответствии с которой мир был сотворен 6000 лет назад, однако так называемое историческое человечество (люди, оставившие после себя письменные свидетельства), в отличие от археологического человечества (люди, оставившие после себя только артефакты), существует именно этот отрезок времени, приблизительно 300 поколений. Прибавьте 300 раз приставку «пра» перед словом «дедушка» или «бабушка» – это слово займет всего полстраницы. Такова истинная продолжительность истории человечества. Предыдущие два миллиона лет – это доисторический период.

Гертруда Стайн (1874–1946) сказала о городе Окленде в Калифорнии, что «здесь нет ничего, про что можно было бы сказать, что это именно здесь», – то есть это новое место без истории{4}. Она предпочитала Париж. Насчет Окленда Стайн ошибалась: люди жили на этом месте уже около 20 000 лет. С другой стороны, она была права: жизнь тут была такой легкой, что у людей не возникло необходимости в сельском хозяйстве, не говоря уже о письменности. Одомашненные растения, лошади, металлические орудия (в том числе ружья) появились только с приходом испанцев, после 1535 г. (Калифорния является исключением – в других регионах Америки кукуруза была одомашнена около 10 000 лет назад, приблизительно в то же время, что и многие другие растения в других регионах мира, а письменность возникла около 3000 лет назад).

Таким образом, мы живем в новом мире – в одних местах он старше, чем в других, но по сравнению с двумя миллионами лет, на протяжении которых люди изготавливали орудия, эта разница несущественна. После неолитической революции скорость изменений замедлилась. В течение следующих 6500 лет появились важные изобретения, например водяная и ветряная мельница, но до недавнего времени (400 лет назад) технология развивалась медленно, а иногда даже наблюдался регресс. Римляне изумлялись рассказам о том, что мог делать Архимед (287–212 до н. э.), а итальянские архитекторы XV в. изучали разрушенные древнеримские здания, убежденные, что исследуют более развитую цивилизацию. Никто не представлял, что наступит день, когда историю человечества будут рассматривать как историю прогресса, но всего три столетия спустя, в середине XVIII в., прогресс стал неизбежностью и его начали искать во всей предыдущей истории{5}. За эти триста лет произошло нечто необычное. Что же позволило науке XVII и XVIII вв. развиваться так, как не могли развиваться предшествующие системы знания? Что такого есть у нас, чем не обладали римляне и их восторженные последователи эпохи Возрождения?[4]

Когда Уильям Шекспир (1564–1616) сочинял «Юлия Цезаря» (1599), он совершил маленькую ошибку, упомянув о бое часов – в Древнем Риме еще не изобрели механических часов{6}. В «Кориолане» (1608) говорится о направлениях компаса – но у римлян не было морского компаса{7}. Ошибки Шекспира отражают тот факт, что он и его современники, читая произведения римских авторов, постоянно сталкивались с напоминаниями, что римляне были язычниками, а не христианами, но не видели никаких свидетельств о технологическом разрыве между временами Древнего Рима и эпохой Возрождения. Римляне не знали печатного станка, но у них было много книг, а также рабов, которые их копировали. Они не знали пороха, но имели артиллерию – баллисты. Механических часов у них не было, но они определяли время по солнечным и водяным часам. У римлян не было крупных парусных судов, движимых ветром, но и во времена Шекспира военные действия на Средиземном море велись с помощью галер (весельных судов). И разумеется, во многих практических вопросах римляне значительно опережали англичан времен правления Елизаветы – лучшие дороги, центральное отопление, ванны. Совершенно очевидно, что Шекспир представлял Древний Рим как современный ему Лондон, только с ярким солнцем и тогами{8}. У него и его современников не было никаких причин верить в прогресс. «Шекспир, – писал Хорхе