О женской красоте Камушев имел особое мнение. Он считал, что она должна быть естественной и никакой тебе косметички, чтобы обмана не происходило. Конечно, соглашался он, некоторые не имеют своего лица, тогда они садятся перед зеркалом, разложат краски и нарисуют себе что–нибудь подходящее на пустом месте, иногда очень даже неплохо нарисуют, иногда даже красиво получается. Перед обедом его разыскала крохотная девчушка, представившаяся инспектором Энергонадзора. Взглянув на неё, Камушев подумал: вот эту мордочку точно Пикассо разрисовал.
— Я вот гляжу из окна, а у вас прожектор целый день светит! Я вашему главному механику штраф за нерациональное использование электроэнергии выписала! — пропищала она.
— Нет у меня главмеха! Уже два месяца как уволился! — отмахнулся от неё Камушев.
— Тогда я постановление на вас перепишу! — нашлась девица, и, вздёрнув синенький от промозглой погоды носик, застучала каблучками по мокрому бетону. Вслед ей, несмотря на присутствие начальника, безо всякого служебного рвения, лениво пробрехал старый пёс ночного сторожа, безошибочно отличающий своих от чужих.
— А крутит–то как! Как крутит! — проводил её взглядом Камушев. — Такие, как она, обувь для себя в «Детском мире» подыскивают, а член на конном дворе примеряют! У меня один кулак больше, чем две такие попки как у неё, а всё туда же! А ведь рублей на пятьдесят точно ограбит, цыплёнок! А это, как никак, четверть моей зарплаты! — сплюнул с досады Камушев.
Занятый своими невесёлыми мыслями, Камушев долго стучал промокшими туфлями об бетонные ступеньки крыльца своей конторы. Рядом возвышалась поржавевшая труба флагштока, установленная в честь победителей социалистического соревнования автотранспортного предприятия Хмельницкой атомной электростанции, которое Камушев имел несчастие возглавлять.
В приёмной его ожидал посетитель, судя по внешности которого можно было легко предположить, что его не любят не только женщины, но и деньги. Нос у него был картошкой, головка тыковкой. Одет он был в куртку на рыбьем меху, с верхом из чёртовой кожи. На ногах его были видавшие виды ботинки. Эта, более чем скромная, одежда ещё раз опровергала всякие подозрения в принадлежности к кругу избранных судьбою. В его руках не было ничего, что могло бы указывать на наличие при нём официальных бумаг. «Этот из тех, кто всегда оказывается крайним в любой очереди, — определил Камушев. — Наверное, он принес для меня главную неприятность, — невесело подумал он. — Те, от кого я завишу, не жмутся в приёмных, а те, кто зависит от меня, обычно встают при моём появлении. Этот даже глазом не повёл. Сидит, будто на него мешок сырого песка нагрузили. Хорошо будет, если мой подвыпивший водитель этому недомерку только сарай с курицами развалил, но дело, по–видимому, дрянь, не зря моё сердце с самого утра ноет».
Кабинет Камушева ничем не отличался от кабинетов других таких же чиновников средней руки. За стеклянной дверцей книжного шкафа, установленного на самом видном месте, демонстрировались покрытые тонким слоем пыли ряды многотомного собрания сочинений товарища Ленина. Со стены, за всем тем, что происходит в кабинете, взирал его же портрет. Рядом с ним скучали портреты Маркса и Энгельса. Над изголовьем руководящего кресла ещё благоухало типографской краской свеженапечатанное изображение Генерального секретаря Коммунистической партии Советского Союза товарища Михаила Сергеевича Горбачева. Огромное родимое пятно на его лысом темени было старательно подретушировано.
— Я пришёл к вам на работу устраиваться! — объяснил посетитель свой визит, удобно устроившись на предложенном ему стуле. — Если примете меня электриком, то вполне оправдаете мои ожидания!
Это заявление, сделанное спокойным тоном уверенного в себе человека, почему–то стало последней каплей и Камушева прорвало. Он, несмотря на свой почтенный возраст и приличный вес, резво вскочил со своего места, трусцою совершил двойную пробежку вокруг длинного ряда столов, и, перебегая от одного шкафа к другому, с лихорадочным блеском в глазах, исследовал их содержимое. Губы его при этом шевелились, не являя пространству ни единого звука. Посетитель при этом с любопытством наблюдал за столь странной производственной гимнастикой своего потенциального начальника. Здесь зубная боль, одолевшая Камушева, вдруг отступила, а шестое чувство, вероятно испугавшись столь бурного проявления эмоций, трусливо удалилось. Посуетившись ещё с четверть версты, Камушев обмяк, плюхнулся в кресло, изучил предложенные ему документы, окинул посетителе тем взглядом, которым папа Карло оценивал подаренное ему полено и, наконец, подвёл черту:
— Мне главный механик позарез нужен! Пишите заявление!
Пухленькая секретарша едва успела отскочить от двери кабинета своего шефа, куда привело её чисто женское любопытство, прежде чем из дверного проёма появился этот самый тип в раскисших ботинках.
— У вас все женщины такие любопытные? — поинтересовался он.
— Какие? — подняла на него невинный взгляд секретарша.
— Точнее я хотел спросить, у вас все женщины такие красивые? — поправил себя посетитель.
— Я не знаю вашего вкуса!
— О!.. Он у меня отменный!.. Я к вам главным механиком назначен! — сообщил он, — Фамилия моя Безродный, зовут Владимиром Васильевичем! А для вас можно просто Володя!
— Таня! — зарделась молодка.
— Я почему–то так и подумал, что вас Татьяной зовут!
— Почему?
— Имя очень красивое и вполне внешности соответствует! Кстати, всех моих жён и любовниц Татьянами звали!
— У вас было много жен? — удивилась Татьяна, с сомнением окидывая взглядом щуплую фигуру своего собеседника.
— Много! — ответил тот. — Даже очень много!
— А много это сколько?
— Много это — одна! — многозначительно пояснил Безродный. — А где у вас находится отдел кадров? — поинтересовался он. — И будьте так добры, дать ключи от моего кабинета!
Чавкая мокрой обувью, Безродный, перебирая какие–то бумаги, поплёлся к отделу кадров. Его спину обласкал нежный взгляд секретарши. Она подозревала, что минутами назад за дверью кабинета происходило крупное сражение, и на лице нового сослуживца попыталась прочесть подробности отгремевшей грозы. Но