Читать «Охота на НЛО»

Вечная весна в одиночной камере.

— Знаете, я тут сопоставил… — Сухощавый человек в телогрейке аккуратно поставил миску с мутной жижей на край стола. — В продолжение нашего разговора хочу сказать, что вы все-таки не правы. Вернее, не совсем правы.

— Извольте. — Его собеседник глухо закашлялся, сплюнул на земляной пол.

— Я о самой сути террора. Так ли уж все ужасно?

— Загляните в свою миску и вы поймете, что ужаснее не бывает, — посоветовал собеседник. Он был моложе сухощавого, в осанке сохранилась военная выправка, по щеке змеился шрам.

— Миска… — рассеянно улыбнулся сухощавый, садясь на скамью. — Миска — это не панацея. Господь с ней, с миской и с ее содержимым. Кстати, кажется, сегодня там есть и мясо. Ну да не о том. Значит, террор. Я полагаю, что все это не так уж и необоснованно. Знаете, мы смотрим на эти вещи снизу, с точки зрения пострадавших. Нас заломали, уложили на лопатки, и мы, конечно же, обижаемся. Мы склонны брюзжать, мы недовольны пищей, нам не нравится, что нам дают в руки лопаты и заставляют рыть каналы и котлованы. Естественная реакция человеческого существа.

— Согласен. И что же?

— Возьмем Тухачевского. — Сухощавый зачерпнул немного супа, попробовал, почмокал губами. — Недосолено… Тухачевский, м-да. Я сталкивался с ним в двадцать шестом году, знаете, в наркомате. Имел беседу в числе нескольких других научных работников. Фанфарон, трувер, трубадур. Читывал и его творчество, хотя и не военный. Ничего разумного не нашел, признаюсь. А вот относительно его сношений с Троцким, знаете, с некоторых пор я разделяю позицию товарища Сталина. Нет-нет, не из низкопоклонства. Из чистой логики. Я понимаю, что мне сидеть тут очень долго и, скорее всего, в этом котловане я и умру, но Тухачевский, Якир, Уборевич, Алкснис, Гамарник… Вспомните, ведь все это — люди Троцкого, его ставленники, его золотая жила. И очень жестокие, знаете, люди. Каратели, вешатели — вспомните Гражданскую, ликвидацию банды Антонова, Польшу, расказачивание. Так что Иосифа Виссарионовича можно понять.

Собеседник сухощавого молча жевал хлеб. Потом, качнув головой и покосившись на соседа слева, самозабвенно хлебавшего суп, согласился:

— Да, логика — вещь такая. Я с Тухачевским лично не знаком, но труды читал, читал. И Егорова читал, и Блюхера. С Дыбенкой знаком… был. Армии… конечно, от них ничего путевого — пшик один. «Нам нужно сто пятьдесят тысяч танков и самолетов». Шапками закидаем. Но что это объясняет?

— То, дорогой мой, что мы не просто так здесь сидим. Каждый из нас выполняет свою особую заслуженную миссию. Вот вы у нас кто?

— Комкор.

— Это раньше вы были комкор, знаете… А теперь вы японский шпион. Так? Вопрос: почему? Потому что истинная ваша вина в другом, в чем-то, чего вам предъявлять вот так открыто не собираются. Вспомните, поройтесь в памяти и что-нибудь найдете. — Сухощавый проглотил несколько ложек супа и продолжал: — Хотя многим предъявляют как раз конкретику, а они стараются отбелиться, виноватых ищут. Вон за тем столом сидит Рындин, директор строительного комбината. Украл, знаете, три вагона цемента высшей марки, а теперь жалуется, пишет товарищу Сталину, товарищу Калинину. Дескать, он не вредитель и не враг народа. А вот комбриг Гессе сидит за аварию на вверенном ему военном аэродроме, виноват во всем лично он. Тоже считает себя обиженным, пишет. И диввоенюрист Мезис пишет, хотя сам полгода назад приговоры пачками строчил… А я вот не пишу, знаете. Я думаю.

— Думать-то вам не так много осталось, зима на носу, — невесело ухмыльнулся бывший комкор. — Заканчивайте с супом, сейчас смена придет.

— Да-да… — Сухощавый выхлебал суп и поднялся. — А вы все-таки подумайте, знаете… Угостите махорочкой?

— Естественно.

Они вышли на крыльцо, сошли с него и встали под навесом, укрывшись от холодных колючих капель.

Можно было отдохнуть еще минут пять — семь, и они разделили на двоих маленький окурок.

— Так вы думаете, мы тут все кающиеся грешники? Да вы религиозный фанатик, да еще и фаталист, притом опасный, — заметил комкор.

— Так ли уж опасный? — блеюще засмеялся сухощавый. — Опасный — это уж скорее вы. Я ни одного человека в жизни не убил, не обидел — если только словом. А вы — убийда кадровый, профессиональный, вас этому в Академии Генштаба учили. Так что про опасность говорить не будем. А вот про фатализм — это да. И про кающихся грешников абсолютно с вами согласен. Так что побуду грешником еще немного… Да, а вас откуда забрали?

— Из Туркестана.

— А меня — из Эстонии, из Таллина. До того жил в Ленинграде, потом перевели в Таллин, и вот… Стоило ли переводить? Я шкаф старинный с таким трудом перевез, где он теперь? Только-только успел в курс дел войти в институте…

— А что за институт? — поинтересовался комкор, обжег пальцы окурком и бросил его в грязь.

— Институт, знаете, закрытый во всех смыслах, секретный то бишь. Но мы-то с вами все тут секретные и закрытые, так что скажу: институт не очень хороший. Как раньше бы сказали, богомерзкий. И, предвидя ваш вопрос, скажу, что мой грех, за который я тут котлованы рою, как раз в этом институте и взращен, хотя работал я там всего четыре месяца. И когда меня забрали по пустяковому, в общем-то, обвинению, я понял и сделал для себя вывод: заслужил. А вы говорите — фаталист, фанатик…

— Так что там в институте? — всерьез заинтересовался комкор.

— Знаете, вон кум идет, сейчас погонят нас работать. — Сухощавый поморщился. — Поговорим вечером, если только он у нас будет, этот вечер…

Когда я умер, не было никого,

Кто бы это опроверг.

Старичок лежал лицом вниз в густой траве. Рядом валялась опрокинутая баночка из-под индийского кофе, из которой давно уже расползлись червяки, счастливо избежавшие участи наживки. По узенькой стариковской спине, облаченной в серый пиджачок, сновали рыжие муравьи.

— Ребята с удочки во-от такого подлещика сняли, — сказал Зотов, подходя и отмеряя на руке сантиметров тридцать. — Поплавский себе забрал: я, говорит, его вываживал. А вторую удочку унесло, вон, в тине болтается на самой середке.

— Хрен с ним, с подлещиком. — Сергей согнал с запястья толстого желтого комара. — Что с дедом?

— Деда качественно пристрелили из мелкокалиберного пистолета. Эксперт говорит, что-то типа «эрмы» или в этом роде. В висок. Судя по всему, поставили предварительно на колени и хлопнули.

— Насчет личности прояснилось что-нибудь? — Нашли в кармане конверт старый, там адрес. Может, его, а может, еще чей… Проверяем. Улица

Урицкого, 40–28, Корнеев Борис Протасович. Если что узнают, позвонят.

Сергей подошел к бережку, спустился по скользкой глине к воде. От реки пахло рыбой, сыростью