Читать «Дети лета»

Посвящается К. ван Вик

Смотрите! У нас получилось!

Жила-была некогда девочка, которая боялась темноты.

Хотя даже сама она понимала, как это глупо. В темноте таятся те же самые мучения, какие бывают и на свету. Просто трудно увидеть ту боль, что она скрывает.

Поэтому, вероятно, девочка ненавидела ослепление и беспомощность.

Извечную беспомощность.

Но разве в темноте скрывается больше опасностей? Все становятся более искренними, когда их никто не видит.

При свете дня ее мама могла лишь печально вздыхать и всхлипывать, смахивая слезы, но во мраке ночи ее рыдания могли обрести свой голос, вылететь из спальни, разнестись сквозняком по домашним закоулкам, и тогда ее стенания могли бы услышать все. Порой вслед за ними слышались крики, однако даже в темноте ее мама редко осмеливалась дать волю чувствам.

А ее папа…

При свете дня ее папа обычно выражал сожаления, всегда извинялся перед ней и ее мамой.

Прости, детка, я сделал это невольно.

Прости, детка, я потерял самообладание.

Погляди, детка, до чего ты довела меня, прости.

Прости, детка, но это ради твоего собственного блага.

О каждом щипке и шлепке, каждой пощечине и затрещине, о любых проклятиях и оскорблениях, о всем этом он неизменно сожалел. Но сожалел только при свете дня.

В ночной тьме папа бывал полностью откровенен с собой.

Поэтому, возможно, она была вовсе не глупа, поскольку разве не гораздо разумнее бояться тайных откровений? Если вы боитесь чего-то при свете дня, разве не гораздо разумнее бояться этого во мраке ночи?

Движение на дорогах, выходящих из округа Колумбия, редко бывает спокойным, но в четверг, жарким летом вскоре после полуночи движение на 66-й федеральной трассе едва ли сочли бы оживленным, особенно после Шантильи. Сидя рядом со мной, Шиван удовлетворенно щебечет о вечере, проведенном нами в джазовом клубе, о том, какой же замечательной оказалась певица, которую мы приехали послушать, но я лишь кивала и поддакивала в паузах ее монолога. Мне не особенно нравится джаз – я предпочитаю скорее более строгие композиции, – а вот Шиван обожает джазовые импровизации, и я запланировала этот вечер отчасти в качестве извинения за то, что мне пришлось из-за работы пропустить уже несколько наших заранее оговоренных встреч. Матери – из моего прошлого набора приемных родителей – обычно говорили мне, что поддерживание отношений требует осознанных усилий. Хотя тогда я еще не осознавала, насколько велики могут быть подразумеваемые ими усилия.

Работа не позволяла мне иметь обычный вечерний отдых, но тем не менее я пыталась выкроить время. Шиван – тоже агент ФБР и теоретически должна бы понимать наши вынужденные ограничения, однако, будучи переводчиком в отделе борьбы с терроризмом, она присутствовала на службе с понедельника по пятницу, с восьми до половины пятого, и не всегда вспоминала, что моя работа в подразделении, занимающемся расследованием преступлений против детей, имеет совершенно другие особенности. Прошедшие полгода мы жили в жуткой запарке, но я могу спокойно высидеть целый вечер на концерте ради того, чтобы порадовать подругу.

Непрерывный поток ее болтовни переключился на работу, и мои поддакивания стали чуть более рассеянными. Мы постоянно говорили о ее работе – не о подробностях переводов, а лишь о коллегах, об окончании каких-то дел того рода, что не могли вызвать внутренние расследования об утечке информации, однако никогда не говорили о моих делах. Шиван не хотелось слышать о тех ужасах, которые взрослые люди творят с детьми, или о мерзавцах, способных на такие ужасные преступления. Я могла бы поговорить и о моей группе, о шефе нашего подразделения и о его семье, но Шиван нервничает, даже слушая истории тех приколов, которые мы с коллегами устраиваем друг другу, поскольку невольно представляет при этом, какие жуткие папки хранятся в наших рабочих столах.

После трех лет нашего общения я привыкла к такому неравенству, но неизменно помню о нем.

– Мерседес!

От ее неожиданного вопля мои руки вцепились в руль, а взгляд скакнул по окружавшей нас темной дороге, но благодаря отличной выучке я продолжала спокойно ехать дальше.

– В чем дело? Что случилось?

– Так ты все-таки слушаешь? – с кривой усмешкой спросила она уже нормальным голосом.

Может, я и не слушала, но не собиралась в этом признаваться.

– Ваши боссы – невежественные придурки, не способные отличить пушту от фарси, даже если б от этого зависели их жизни; и им нужно перестать доставать тебя – или пусть сами учат экзотические иранские языки.

– Я жалуюсь на них слишком часто, поэтому твоя гипотеза весьма вероятна.

– Я ошиблась?

– Нет, но это еще не значит, что ты меня слушала.

– Прости, – вздохнула я, – у меня был длинный день, я рано встала и, видимо, порядком вымоталась.

– И почему же нам пришлось рано встать?

– Утром пришлось тащиться на семинар.

– Ох. Тебе и Эддисону, естественно; кому же еще, как не тебе и Эддисону…

Можно и так сказать. Причем вполне корректно.

Ведь очевидно, что неуместно, когда ваш коллега или непосредственный начальник группы после специфического рапорта просит не советовать ему зажимать в тиски собственные яйца. И определенно неуместно, когда ваш коллега или начальник группы автоматически парирует: «Hermana[1], не тряси буферами». И особенно неуместно, если этот обмен дурацкими любезностями услышал проходящий мимо начальник отдела.

Честно говоря, не знаю, кто потом громче смеялся над этим: Стерлинг, наша младшая коллега, бывшая свидетельницей той сцены и быстро нырнувшая за спасительную перегородку, чтобы скрыть свои смешки, или Вик, наш бывший коллега и начальник группы, а теперь шеф подразделения, оказавшийся рядом с начальником отдела и на голубом глазу уверявший его, что это был единичный случай.

Трудно сказать, поверил ли ему шеф отдела, но меня и Эддисона направили на очередной квартальный семинар по сексуальным домогательствам. Опять. Я имею в виду, что нам, видимо, далеко до агента Андерсона – чья фамилия уже запечатлена на спинке одного из стульев, – успевшего узнать по именам весь перечень семинарских преподов, хотя мы двое тоже там примелькались.

– А остался ли еще тихий уголок, где вы двое можете безопасно встречаться? – спросила Шиван.

– Несколько, – подавив смешок, ответила я. – И, по крайней мере, подозреваю, что есть одно местечко, где скрытое сексуальное напряжение наконец переполнит нас.

– То есть после одного из тех свиданий мне следует ждать письменного извинения за его переполнение?

– Думаю, я просто позволю себе слегка прополоскать рот после выплеска эмоций.

Рассмеявшись, подруга вытащила заколки из своих рыжих волос, выпустив на волю буйную кудрявую шевелюру.

– Если ты собираешься вставать раньше обычного, то тебе придется сейчас забросить меня обратно в Фэрфакс.

– А как ты доберешься до работы? Мы же уехали на моей машине прямо из конторы.

– Ох, верно… Но вопрос остается.

– Я бы предпочла, чтобы ты осталась у меня на ночь, – сказала я, убрав с руля одну руку и дернув один из