Читать «Уроки русского»

© Девос Е., Опубликовано в журнале Нева 2015, №3

Где Сидит Фазан

Аа Бб Вв Гг Дд Ее Ёё Жж Зз Ии Йй Кк Лл Мм Нн ОоПп Рр Сс Тт Уу Фф Хх Цц Чч Шш Щщ Ъъ Ыы Ьь Ээ Юю Яя.

Русский алфавит, 33 буквы, произошел от кириллицы, заимствованной у болгар. Кириллица была в ходу в Киевской Руси после ее крещения (988 год): громоздкая, длинная, как чулок, азбука, набитая греческими литерами. Букв было 42, так что радуйтесь, уважаемый ученик, что мы не в Киевской Руси. Позже добавились четыре новые буквы, а 14 старых были в разное время исключены за ненадобностью, потому что соответствующие звуки, как пишет энциклопедия, исчезли. Я думаю, что звуки все-таки не исчезали, но кому-то показалось, что в партитуре слишком много нот. Петр Первый, например, отменил кси, омегу и ижицу, но ижица не сдавалась, вылезала снова и снова, пока, совсем исчезнув из письма, не въехала в язык на кривой козе: вдруг оказалось, что ею очень удобно обозначать человеческий рот (Гоголь сравнил с нею рот Ивана Ивановича, и это только один из).

Тридцать две или тридцать три? Тридцать три, конечно, хорошее число, но раньше (до 1942 года) меня бы поправили: тридцать два, потому что Ё за букву не считали. После 1942 года меня, наверное, посадили бы: Ё стало обязательным к употреблению в печати с 1942-го по 1953 год. Вы знаете, кто умер в 1953-м? Он не знает. Он пришел не для того, чтобы слушать историю букв: ему нужно получить урок русского, желательно раз в неделю, желательно без домашних заданий, чтобы «немножко читать» и «как-нибудь говорить». Желательно понимая, что сказал. Но меня уже не остановишь.

— Смотрите, какая экономия средств! К примеру, звук [ч]. Немцы передают его четырьмя буквами — tsch, англичане двумя — ch, у французов отсутствует. Хотя нет, английские слова вы же произносите на английский манер. Например, скотч.

— А вы сами «ч» не путаете с четверкой, когда пишете? — робко сомневается ученик.

Молодец! Путаем. Конечно, путаем. Много чего мы путаем, когда пользуемся языком. Давайте, действительно, ближе к практике, выучим цвета. Каждый Охотник Желает Знать, Где Сидит Фазан. Да, видите, голубой и синий, причем синий особым словом, отдельным. Где — это голубой, го-лу-бой, что, никак не запоминается?.. Ну, ничего, придумаем что-нибудь, придумаем… Вот смотрите, glace — лед, прозрачный, светлый, голубой. Вот зеркало, прозрачное, светлое, голубое. Запомните первую букву, посмотрите на цвет, видите небо, ну?.. А рядом Сидит Фазан — синий-синий, больше, чем море, синий, больше, чем синька, синий. Море будет по-английски си-и-и-инее. ОК?

— Я попробую. I’ll try again. Je vais essayer, — он смотрит на меня очень преданно, он хочет выучить, он хочет быть способным, он хочет взять и поехать уже куда-нибудь на этом чудовищном языке.

А я не даю, стерегу чудо-юдо, натягиваю узду, отсчитываю полчаса, перемена и еще полчаса. Перемена.

Я никогда не стала бы давать уроки русского языка, если бы не Фаня Паскаль. Фаня Паскаль жила в Кембридже в 30-х годах ХХ века и давала частные уроки русского языка всем желающим. Группа учеников Фани, если собрать их всех вместе, наверное, могла б удивить любого пестротой политических взглядов, неровностью в возрасте и образовании и несхожестью причин, по которым все эти люди учили русский. И, наверное, поэтому никакой группы-то и не было. Ученики приходили поодиночке, каждый на свой урок и на чашку чая.

Как-то раз к Фане пришел сам Людвиг Витгенштейн, выдающийся философ-аналитик ХХ века. Пришел и сказал, что хочет прочитать Достоевского в оригинале (возможно, он хотел почитать в оригинале и Толстого, ведь до Кембриджа Витгенштейн, будучи на фронте, носил в своем военном мешке Библию в пересказе великого русского писателя, но об этом Фаня умалчивает).

С Фаней Витгенштейн научился читать и писать по-русски, расставил ударения на каждой странице «Преступления и наказания» Достоевского, запланировал и обдумал поездку в советскую Россию. Приходя на урок, Витгенштейн задавал массу возможных и невозможных вопросов, пил чай с пирогом, до которого был большой охотник, и рассказывал о своей жизни. Фане Паскаль тоже было что рассказать, и, похоже, Витгенштейн слушал ее истории с удовольствием. В конце концов, именно Фаня Паскаль наряду с известнейшими людьми Кембриджа стала адресатом удивительных исповедей Витгенштейна. Но поскольку это все-таки не Фаня Паскаль, а Витгенштейн создал «Логико-философский трактат», загадочней которого в ХХ веке так ничего и не придумали, то Фаня рассказала про встречи с ним в своих мемуарах, а не наоборот.

Когда я прочитала обо всем этом, то подумала: «Как, должно быть, интересно давать уроки такому человеку, как Витгенштейн. Можно даже гордиться тем, что ты когда-то давал уроки русского языка. Никогда не знаешь наперед. Если повезет, то однажды к тебе на урок придет Людвиг Витгенштейн собственной персоной», — подумала я.

И дала объявление, что преподаю русский.

Как бы и на самом деле

Вернее, не совсем так. Светлым июньским вечером я притащилась в маленький индийский ресторанчик недалеко от Place Mongue, на проводы одной англичанки, которая, как это ни странно, уезжала из Парижа в Лондон. Компания шумная, веселая, все — девицы, беззаботные птицы, карьеристки, спортсменки, студентки международные, нынче здесь, завтра там. И как-то очутилась между ними одна залетная курица, безнадежная мать семейства — это, значит, я.

Говорили на смеси французского с английским, преимущественно о работе.

— Англофонам вообще с работой можно не напрягаться, — сказала Вероника после того, как основательно пожаловалась на биржу труда во Франции. — Они могут творить, как Хемингуэй, по утрам, потом идти смотреть скачки, а вечером на худой конец давать уроки английского.

— Вот вас, Андреа, — ткнула она пальцем в твидовое плечо соседки, голубоокой кудрявой мисс, — в любой языковой школе примут. Кругом нужен родной английский язык.

— Нет, все не так просто. Нам, чтобы работать во Франции, рабочая виза нужна. Разве работодатель станет заморачиваться и делать тебе визу? А людей с правильными документами не так уж и много. Это, например, Света! У нее семейная виза.

— И что? — спросила я

— То, что ты как угодно можешь работать, у тебя право работы абсолютное.

— Да, и почему ты не хочешь русский преподавать? — cпросила вдруг наивная Вероника и примостилась со мной рядом на вышитом индийском канапе.

— Ты что, я же никогда не преподавала языки, — ответила я, — Мне только учить их нравится. Разве я смогу научить кого-нибудь языку?

— Что ты так волнуешься, — вздохнула она, — Посмотри на преподавателей вокруг себя. Посмотри на учителей в школах. Разве все из них могут вообще научить чему-нибудь? Ты не сможешь преподавать хуже, чем они.

— Да… — медленно ответила я, —