– В беспамятстве Владимир Оскарович, а о нас думает, – стоявший вблизи офицер в покрытом разводами копоти от долгих ночевок у костра, когда-то беленом полушубке судорожно вздохнул, сдерживая подступившее к горлу рыдание. И отвернулся от кровати, утирая грязной ладонью повлажневшие глаза, красные от хронического недосыпания и многодневной нечеловеческой усталости.
Двое других переглянулись, их губы чуть заметно подрагивали. Трудно представить, что, пройдя долгие шесть лет войны, от мировой бойни, где под снарядами и пулями, в клубах удушливых газов, погибали ежедневно тысячи людей, до нынешней гражданской междоусобицы, с ее кровавой и безжалостной жестокостью, можно сохранить обычные человеческие эмоции. Но люди всегда остаются людьми, если в сердцах живут сильные чувства, такие как уважение, дружба или сострадание.
Ведь перед ними в полном беспамятстве и с громкими стонами умирал не просто обычный человек, а любимый генерал, имя которого уже давно стало легендой при жизни. Вызывая как безмерное восхищение, так и лютую, перемешанную с нескрываемым уважением ненависть, смотря по тому, кто к нему относился – белые или красные.
Генерал-лейтенант Владимир Оскарович Каппель был еще молод, всего 38 лет, но с честью вынес на своих плечах тяжелейшее бремя, которое может пасть на плечи любого военного. Это у победы множество детей, что стремятся укрыться под сенью лавров, а поражение всегда сирота. И нет ничего горше, чем командовать остатками трех армий, когда-то рвавшихся к большевистской Москве, а сейчас еле бредущих по заснеженной тайге вот уже два месяца. Белые войска беспорядочно отступали от Новониколаевска, где они оставили застывшие в длинной черной ленте сотни эшелонов, вышедших из Омска, столицы колчаковской Сибири.
За окном раздалось усталое пыхтение паровоза, задребезжало стекло от громкого предупреждающего гудка, с шипением вырвался пар, и чуть заходил под ногами дощатый пол – один из трех чешских эшелонов, стоящих на перегоне, собрался в дорогу, стремясь как можно быстрее добраться до станции Тулун коротким зимним днем.
Лежащий на кровати генерал неожиданно ворохнулся, застонал, по телу прошлась судорога, он тяжело задышал. Стоящие рядом с ним офицеры вздрогнули, когда после паузы Каппель, находясь в беспамятстве, негромко, но уже внятно произнес:
– Как я попался! Конец!
Офицеры разом тяжело вздохнули – две недели назад командующий промочил ноги, совершая переход по Кану. Коварная сибирская река имела наледи, по которым несла свои воды, вот в такие-то ловушки и угодили сотни людей, а при здешних лютых морозах это неминуемая смерть. И не столько от болезни или обморожения – оставляемых в редких деревеньках больных и уставших или просто потерявших веру людей красные партизаны без малейшей жалости забивали насмерть прикладами или колотушками, которыми осенью таежники сбивают с толстых кедров шишки, бухая по стволам могучих исполинов. А уж сдавшихся добровольно, как растерявшихся егерей на том же злосчастном Кане, зачастую ожидала горшая участь – их живьем спускали под лед в прорубях. Ведь и без того грубые нравы местных жителей ожесточились от долгой войны и разорения хозяйств, на беспомощных и несчастных просто срывали накопившуюся годами злобу.
Потому обессилевших или заболевших солдат и офицеров, укрыв дерюгами и мешковиной, старались по возможности везти на санях, даже тех, у кого был сыпной тиф, что буквально выкашивал поредевшие полки страшнее пулеметов. Повезли и генерала, когда пять дней тому назад он слег, не в силах подняться в седло подведенной лошади. На ночевке Владимира Оскаровича осмотрел случайно оказавшийся в колонне беженцев врач. И тут выяснилось, что у генерала Каппеля, в дополнение к сильнейшей простуде, на обмороженной ноге пальцы тронуты гангреной. Инструментов и лекарств никаких не имелось, ампутацию произвели обычным ножом. Поднялась температура, командующий стал терять сознание все чаще, а потому три дня назад передал командование генерал-майору Войцеховскому.
Чехи из стоявших в Нижнеудинске эшелонов, уважавшие Каппеля еще с боев на Волге летом 1918 года, предложили поместить командующего в одном из своих вагонов, обещая, что большевикам его не выдадут. Даже согласились взять еще двух-трех офицеров для сопровождения больного, что было с их стороны немыслимой добротой – обычно русских отгоняли от поездов, угрожая оружием. Но Владимир Оскарович категорически отказался от такой «чести», твердо ответив, что разделит участь с армией.
Вот и все – везли, везли и привезли – умирать. Сделать ничего нельзя, все усилия бессильны, срочно нужен врач. Вот за ним и отправился адъютант главнокомандующего и старый его друг полковник Василий Осипович Вырыпаев к ближайшему чешскому эшелону, с последней надеждой получить помощь от «заклятых друзей».
Дверь в домик со скрипом распахнулась, впустив в клубах белого морозного воздуха двух пришедших. Один был русским офицером в потертом донельзя полушубке, второй, судя по всему, являлся военным врачом – в теплом пальто с меховым воротником, солидной шапке с оторочкой, с узнаваемым медицинским саквояжем в руке.
– Доктор Карл Данец из румынской батареи имени Марашети, она прицеплена к составу.
Вырыпаев произнес слова с некоторым оживлением, а офицеры облегченно вздохнули – просить чехов не пришлось, слишком это унизительно, а вот румыны совсем другое дело, и нет за ними такого дурного шлейфа дел, как за славянскими «братушками».
Врач, даже не скинув с плеч пальто, извлек из саквояжа трубку с большим раструбом и, распахнув китель, прижал ее к груди генерала. Напряженно вслушался, несколько раз менял точки приложения и спустя минуту выпрямился с хмурым лицом.
– Мы имеем один патрон в пулемете против наступающего батальона. Что мы можем сделать?
На короткое время воцарилась мертвая тишина, было слышно лишь хрипящее дыхание Каппеля. И врач тихо добавил:
– Он умрет через несколько часов…
Офицеры тяжело вздохнули, словно легкий ветерок прошелся по комнате и задул едва теплившийся огонек надежды. Доктор развел руками и тихим голосом пояснил:
– У генерала двустороннее крупозное воспаление легких, одного уже нет, от второго осталась небольшая часть. Я понимаю, вам нужно ехать, колонна уже двинулась. Но прошу – дайте своему генералу умереть спокойно, он это заслужил.
Пауза затянулась, русские офицеры насупленно молчали. Отступавшие вдоль железной дороги белые торопились оторваться от наседавших на них от самого Красноярска большевиков и оторвались-таки, оставив тем на «съедение» хвостовые эшелоны интервентов. Не везти Каппеля, дать ему спокойно закончить свои земные дни здесь, на разъезде, означает потерю жизненно важного времени. Ведь колонна уйдет далеко вперед, а они отстанут. А повезти на санях дальше – бесцельно мучить несколько часов любимого генерала. Доктор понял их молчание и предложил:
– Наш эшелон тронется через полчаса, путь до Тулуна перед нашим эшелоном открыт, всего 17 верст до станции, так что дойдем намного быстрее