Гимназий в Петербурге было много — казенных и частных, дорогих и дешевых, славных на всю Россию и отъявленных на всю Россию, куда сдавали плохих учеников, как в солдаты.
Частные гимназии считались лучшими, чем казенные.
Гимназия фон Мая была одной из лучших частных гимназий.
Учиться «у Мая» значило иметь по-настоящему хороших учителей и сверстников из солидных семейств. Константин Федорович выбрал для своих наследников первоклассное учебное заведение, обучение в котором, конечно, стоило недешево. Старший сын в 1883 году прекрасно выдержал вступительные экзамены, сам директор Карл Иванович Май, погладив мальчика по светлым волосам, сказал: «Да ведь это — будущий профессор!» Для будущего профессора начались ранние вставанья, завтраки при керосиновой лампе, походы в гимназию с ранцем за спиной, в башлыке, повязанном крест-накрест. Походы, правда, недальние: всего в четырнадцатую линию того же Васильевского острова.
Из гардеробной гимназисты — «майские жуки», как все их звали, — поднимаются в классы; наверху, на лестничной площадке, их непременно встречает Карл Иванович, здороваясь за руку с каждым учеником. Первоклассники по-домашнему говорят: «gut morgen, onkel Karl»; во время урока Карл Иванович посылает их к своей супруге Агнессе Альбертовне («tante Agnes»), когда кончается табак в его неизменной табакерке. «Мы не знали, что такое начальство, и потому не знали лицемерия. Ни учителя, ни сам Карл Иванович никогда не носили формы. Только при появлении окружного инспектора доставался откуда-то допотопный, пропахший камфарой фрак и Карл Иванович превращался в директора», — умиленно живописал впоследствии Дмитрий Владимирович Философов, старший сверстник Рериха по гимназии.
«Идиллический остров», созданный фон Маем на острове Васильевском, и впрямь резко отличается от казенщины большинства гимназий, где вовсю действует указ министра просвещения о неукоснительном воспитании молодого поколения в духе преданности православию и самодержавию. Указ соблюдается тем более строго, что устои самодержавия потрясены. Восьмидесятые годы начинаются метко брошенной бомбой на набережной Екатерининского канала, во время проезда царя-освободителя. Убийцы восходят на эшафот, и Желябов, кажется, кричит: «Слушай, несчастный народ!» — а народ безмолвствует, только взгляды провожают идущих к виселице. Вступает на престол «царь-миротворец» — огромный, похожий на урядника Александр Третий. Клянется охранять российскую империю и клятву свою выполняет. Тяжел сон огромной страны. Закрываются «Отечественные записки» Щедрина — величайший сатирик Россин угасает в своей петербургской квартире на Литейном. Благоденствует, наживает миллионы Суворин — его газета «Новое время» расхватывается обывателями, находящими в ней объявления о распродаже, сообщения о внешней политике России, разъяснения, что во внутренних бедах виноваты главным образом свободомыслящие студенты. Растут вокруг Петербурга дачи, украшенные стеклянными шарами на столбиках и огромными фаянсовыми мопсами. Мечется чеховский герой на императорской сцене: «Вы, милый друг, кончили курс только в прошлом году, еще молоды и бодры, а мне тридцать пять. Я имею право советовать. Не женитесь вы ни на еврейках, ни на психопатках, ни на синих чулках, а выбирайте себе что-нибудь заурядное, серенькое, без ярких красок, без лишних звуков. Вообще всю жизнь стройте по шаблону. Чем серее и монотоннее фон, тем лучше. Голубчик, не воюйте вы в одиночку с тысячами, не сражайтесь с мельницами, не бейтесь лбом о стены… Запритесь себе в свою раковину и делайте свое маленькое, богом данное дело».
Так живут многие — исправно получая жалованье, покупая женам модные шляпы, почитывая сообщения о покушениях на губернаторов и о политических процессах. Нашего «майского жука» это все пока не касается. Он может повторить слова своего младшего современника, живущего в ближнем «ректорском доме» № 9 по Университетской набережной: «У моего героя не было событий в жизни. Он жил с родными тихой жизнью в победоносцевском периоде… Золотое детство, елка, дворянское баловство, няня, Пушкин (опять и опять!), потом — гимназия — сначала утра при лампе, потом великопостные сумерки с трескающимся льдом и ветром» (Александр Блок).
Гул вскрывающейся реки, треск ледохода одинаково слышен в доме 9 и в доме 25, где учит уроки «майский жук».
Учит языки живые и мертвые: Демосфена приходится переводить с древнегреческого не на русский, а на немецкий, потому что преподавание у Мая ведется преимущественно на этом языке. День здесь начинается молитвой православной и лютеранской, дружно уживаются два вероисповедания, два вероучителя — пастор Юргенс и импозантный дьякон ближней церкви Академии художеств Постников. Карл Иванович нюхает табак и сморкается в огромный платок — желтым горохом по красному полю; в день рождения директора Агнесса Альбертовна поит гимназистов шоколадам. «Сперва любить, потом учить» — девиз Мая и его учебного заведения.
Гимназист Рерих пишет по-немецки поздравительные стихи родителям, учит «Лесного царя» — не переложение Жуковского, но подлинник Гёте. Приносит домой еженедельный табель: «из алгебры — четыре, из немецкого — четыре, из закона божьего — пять» (сначала была тройка, вероятно, в доме слишком налегали на изучение Нового завета).
Мальчик с удовольствием занимается языками, на уроках географии тщательно чертит карты, белит ледники, желтит великую пустыню Гоби, лепит из пластилина рельефные Гималаи.
Когда на рождественских праздниках устраивается пышное «географическое шествие» (в честь Карла Ивановича, преподававшего географию) — за герольдами, несущими знамена с силуэтами майских жуков, следуют изображаемые гимназистами моря, реки, города и государства, — гимназист Рерих Николай перевоплощается в великую русскую реку Волгу, гимназист Бенуа Александр — в великую китайскую реку Хуанхэ.
Конечно, к нему благоволит учитель рисования — и в классе Рерих занимается изрядно, и для традиционного гимназического «гоголевского вечера» делает эскизы декораций, программы с портретом любимого писателя. Гоголь действительно — автор любимых книг, причем не «Ревизора», не «Шинели», не роскошного летнего дня Сорочинской ярмарки, но «Вия», но «Страшной мести» — ночных сказаний о духах земли, о прозрачных хороводах утопленниц, о зловещем огромном Всаднике, вставшем над горами: «За Киевом показалось неслыханное чудо. Все паны и гетьманы собрались дивиться сему чуду: вдруг стало видимо далеко во все концы света. Вдали засинел Лиман, за Лиманом разливалось Черное море. Бывалые люди узнали и Крым, горою подымавшийся из моря, и болотный Сиваш. По левую руку видна была земля Галичская.
— А то что такое? — допрашивал собравшийся народ старых людей, указывая на далеко мерещившиеся на небе и больше похожие на облака серые и белые верхи.
— То Карпатские горы! — говорили старые люди. — Меж