Ничтожно мало в сравнении с тем ущербом, который эта женщина могла причинить в ответ.
— Эбен, — после затянувшегося молчания она обратилась к нему по имени, которым никто не называл его вот уже целую вечность. Прошлое с треском обрушилось на герцога. Его взгляд устремился на неё. — Оно сбежит.
Каким-то образом до него дошёл смысл сказанного, и он быстро глянул на плиту, где пламя лизало дно кастрюли с молоком.
Он положил саблю на стол, прислонил к нему щит и двинулся в сторону ночной гостьи, прежде чем понял, что, как только он дойдёт до неё, ему придётся встать с ней рядом. Олрид замешкался, оступился и на мгновение потерял равновесие, совсем ненадолго, этого можно было и не заметить.
Джек заметила, слегка наклонила голову в поддразнивающем жесте. Движение никто бы не заметил.
Олрид заметил.
Смешно, конечно, что они замечали такие вещи друг за другом. Прошло двенадцать лет, слишком долгий срок. Можно было вообразить, что они уже и не знают друг друга вовсе. А причин замечать такие нюансы не осталось. Поэтому он старался не обращать внимание на Джек, пока двигался ей навстречу, даже когда она оставалась стоять на табурете, положив руки на пояс, в ожидании, когда он до неё дотянется.
Нет, не до неё. До него.
До чего он должен был дотянуться?
До горшка с шоколадом.
Он мог достать чёртов горшок с шоколадом, не обращая внимания на Джек. И у него почти получилось. Но потом он оказался прямо перед ней, пытаясь дотянуться длинной рукой до полки. Если бы ему не пришлось маневрировать вокруг Джек, то не пришлось бы так близко к ней наклоняться.
Тогда он мог бы не заметить тепла, которое она излучала, словно солнечный свет. Или её аромат, солнечного света и лимонов. Или звука её дыхания вблизи его уха, пока он изо всех сил пытался схватить ручку проклятого горшка.
Вот. Наконец-то.
Он снял его с полки, намереваясь отступить назад. Чтобы обеспечить дистанцию между ними и забыть все мелочи, прежде чем они воскресят воспоминания, которым лучше оставаться погребёнными.
Они соприкоснулись.
Возможно, он был неосторожен. Потерял равновесие. Может быть, он не оставил достаточно места между ними. Возможно, по его вине они коснулись друг друга, её бархатный лиф задел его рубашку из лёгкой хлопковой ткани, и более грубая ткань платья зацепилась за тонкую материю. Потянула её. Нагрела, а вместе с ней воспламенила Олрида.
Возможно. Он мог бы поверить, что в этом его вина.
Вот только, она вздохнула. И не просто вобрала воздух в лёгкие. А сделала глубокий вдох. Глубже, чем требовалось. Он не смог удержаться и посмотрел в сторону звука, который наделал этот вздох.
Глаза Джек были закрыты. Губы изогнуты. И она выглядела… довольной. Когда она выдохнула, то звук оказался тихим и практически неуловимым.
Олрид ощутил его. Полностью прочувствовав.
Его глаза расширились, челюсть чуть не отпала. Он не мог обуздать ту часть себя, которая стала твёрдой, как сталь. Когда дело касалось Джек, у него это никогда не получалось.
Однако в остальном он мог обуздать себя и делал это с огромной гордостью, будто сражался с батальоном врагов или спасал королеву от нападения. Оба вышеперечисленных подвига осуществить, казалось, намного проще; он попятился от Джек, словно она находилась в огне, резко поставил высокий серебряный горшок с шоколадом рядом со своим осиротевшим мечом и на мгновение задумался, не вооружиться ли вновь. Складывалось ощущение, что его нетрезвая готовность вступить в бой не была бессмысленной, в конце концов, дом находился в осаде.
Лучше бы она действительно оказалась призраком.
Обойдя стол и тем самым воздвигнув между ними преграду, он повернулся к Джек лицом. Она помешивала содержимое кастрюли деревянной плоской ложкой. Олрид наблюдал за медленными, ровными движениями, представляя, как молоко закручивается в водоворот под её спокойным руководством, и впервые в жизни возмутился поведением жидкости.
Он чувствовал себя крайне неспокойно, особенно когда Джек, словно обсуждая погоду, резюмировала:
— Ты пахнешь также.
Её запах тоже остался прежним.
Он потряс головой.
— Что?
— Я сказала, ты пахнешь также, что, если честно, кажется невозможным. Шалфеем и кедром. Словно ты был за городом. — Она повысила голос, хотя он и так мог с лёгкостью расслышать каждое её слово. Каждый шорох её юбок. Каждый скрежет ложки по дну её кастрюли.
Кастрюля была его.
И кухня тоже.
— Что ты здесь делаешь?
— Ты был за городом?
Что за чёрт?
— Нет.
— Нет, конечно, ты не был.
И вот оно, словно удар, самое суровое из воспоминаний. Её разочарование. Острое осознание того, что он никогда не сможет быть тем, кем она хотела его видеть. Но в некотором роде, сейчас всё казалось ещё хуже. Потому что сегодня в её словах звучало не разочарование. Только честность. Осведомлённость. И принятие.
Когда-то Джек олицетворяла для него будущее. Затем он унаследовал герцогство и огромное поместье, погрязшее в долгах, и ему пришлось сделать выбор, основанный на ответственности и будущем герцогства, а не на безумных желаниях юнца.
На том всё и закончилось. Но не изменяло того факта, что она варила шоколад на его чёртовой кухне. Без приглашения.
Он вновь задал вопрос:
— Что ты здесь делаешь?
— Ты поверишь, если я скажу, что это рождественское чудо?
— Нет.
Она одарила его долгим взглядом.
— Жаль. Было время, когда ты мог бы.
Он потряс головой, в тщетной попытке её прочистить. И избавить Джек от этого мнения.
— Это было очень давно.
Она вернулась к помешиванию молока. Они оба наблюдали за её движениями какое-то время, пока Джек вновь не бросила взгляд на Олрида.
— Ты же скучал по мне?
Как холод скучает по жаре.
— И ещё раз, что ты здесь делаешь?
В повисшей тишине был слышен лишь тихий скрежет деревянной ложки.
— Сама себе поднимаю настроение.
Она всегда умела поднимать настроение и чересчур в этом преуспела. Именно Джек нашла секретный проход между их домами. Даже не настоящий проход. А дверцу, запирающуюся с обеих сторон, и соединяющую дальний угол его музыкальной комнаты с дальним углом библиотеки Мосби. Однажды она сдёрнула обширную коллекцию атласов отца, чтобы изучить южное полушарие, и позади них обнаружила ручку в стене.
Юный Олрид занимался ежедневной игрой на скрипке, когда за ближайшей масляной картиной, изображавшей резвившихся сатиров, раздался стук. Эмоциональный подъём, который он тогда ощутил, был делом рук исключительно леди Жаклин Мосби.
А потом он отворил дверцу, и Джек стала единственной причиной радостных переживаний. Так было всегда. До того дня, когда она уехала.
Когда он вынудил её уехать.
Она подняла кастрюлю с плиты и со сверкающей улыбкой подошла к столу.
— Если хочешь знать, я здесь, потому что у нас на кухне не нашлось шоколада.
— И поэтому следующим логическим шагом стало вторжение в чужой дом.
— Умоляю тебя, — усмехнулась она, — если дверь не заперта, это не вторжение.
— Я не вспоминал об