Волхв видел, как искры огня взлетают ввысь, устремляясь к звёздам, что покоятся на кроне Древа Мира, Краколиста. И каждая искра подобна чуду, и в каждой - целый мир, что возгорится, вверх летя, и гаснет в темноте. И грустно старцу было и радостно в душе. Он ведал судьбу мира, она открылась ему давным-давно. С тех самых пор волхв не закрывал очей на Соборах Пращуров, более не хотел внимать Богам.
- Не печалься, Белозар, - крылатый пёс улёгся у волхва в ногах. - Видения твои для дней, которые грядут еще не скоро.
- Семаргл, - волхв перевёл взгляд на посланника Богов, - неужто сам Сварог послал тебя, или Богиня Макошь?
Пёс улыбнулся:
- Я тебе явился сам. Они же, - он кивнул в сторону волхвов, - слушают Ее. Мать - Земля сегодня шепчет.
- Что же ты сказать пришёл?
- Скоро тебе в златое одеваться[2], - Семаргл перебрался ближе к Белозару. – Но ты и сам ведаешь об этом.
Волхв кивнул. Он уже давно ждал своей свадьбы с вечностью, ждал Птиц, что унесут его на Юг, в Ирий. Унесут к ней.
- Но перед тем как послушать Песню, - говорил пёс, - тебе нужно поведать Волхвам о грядущем. Знание твое должно остаться в мире.
- Ох, Богов Посланник, - сипло засмеялся старик, - не вижу смысла ведать то, что изменить нельзя.
- Не уж совсем голова твоя поседела? - нахмурился Семаргл. - Твоё видение - лишь сказ, один из множества возможных. Богиня Макошь не начинала прясть ту нить, что видишь ты.
- Но ведь спрядёт, - прошептал Белозар, - и даже Перун не сможет разрубить ту пряжу, что создаст Бессмертного Владыку.
Семаргл устало покачал косматой головой.
- Коли скажешь им своё виденье, Белозар, то Макошь и твоё слово в мироздание вплетет. Коли не скажешь - и его не будет.
Белозар вздохнул и вновь взглянул на звезды.
- Вот скажи, Богов Посланник, - говорил старый волхв, обращаясь, скорее, к небу, - коли тебе ведомо то, что ведомо и мне, коли даже Богам ведомо сие, ведомо то, что не случилось пока, ведомое печальное... Почему же силы, миром правящие, нам, смертным, путь кажущие, почему Боги не изменят то, что лишь им возможно изменить? Почему же Макошь спрядёт ту пряжу?
- А вот как думаешь, ты, старче, - Семаргл тоже устремил свой взор в ночное небо, - коли б не было бы зла, кто б добро добром же называл?
- Пустое молвишь, - махнул рукой волхв, - пустое...
- А коли так ты мыслишь - твоё право, Белозар. Но скажи, как Богиня Макошь может нить Судьбы не ткать, души рождённых в неё не вплетать? Она лишь силу вам даёт, в Судьбу вплетая, а куда направить дар её, в плохое или в благое - решать уж вам. И даже если грустно все решится - Богиня исколет пальцы и заплачет, но вышьет ваш узор.
Семаргл замолчал, и Белозар не молвил. Затихли барабаны. Лишь низкое баритонное пение волхвов отвечало тишине да Матушке-Земле.
И чудилось Белозару в огне и звёздах, будто вновь стал он молодым, а с ним - его кудесница, прекрасная Сияна. И Солнцеград, великий город-остров, где вместе жили, терялся в поднебесье. Но видение померкло также быстро, как и улетела в края златые[3] его любимая голубка. Тогда дремучий лес и стал его спасением, где юный волхв слушал глас природы и мудрость предков. Давно сие случилось, и даже облик невесты украло беспощадное время. Но показалось вдруг, будто в огне явился её благодатный лик, по которому столько лет тосковало сердце... И не было тех лет печали. Он ведал: ему пора.
- Скоро прилетят Птицы, - вновь заговорил Семаргл, потягиваясь, - и будут петь. Так что же ты решил, кудесник?
- Скажи, Богов Посланник, - Белозар посмотрел в ясные глаза Семаргла, - коли расскажу я о видении своём волхвам, смутятся ли их сердца? Не станет ли мой рассказ причиной тому, что произойдет?
- О, кудесник Белозар, на то и у меня ответа нет, - Посланник Богов опустил взгляд. - Не только Боги Светом правят, но и вы, как дети их.
Белозар вздохнул и закрыл глаза. Пение волхвов разливалось по миру, ведя за собой в неведомую даль, туда, где тишина рождалась...
- Белозар, - прошептали совсем рядом.
Старец открыл глаза. Перед ним, на ступенях подле капия, сидел юный Велижан. Он обеспокоено смотрел на древнего служителя Богов. Песни волхвов смолкли. Старцы обратили взоры на Белозара.
- Ты ушёл от нас, - сказал Велижан с тревогой. - Уже который Собор ты внемлешь Богам один.
Белозар вздохнул: он чувствовал студёный ветер от взмахов крыльев Птиц. Печальную радость омрачал лишь ответ перед Богами. Как же быть? Какую весть поведать миру?
Белозар ничего не сказал молодому волхву; он медленно поднялся, опираясь на посох, и подковылял к сердцу капища. Старый волхв поднял ритуальную чашу, что стояла недалеко от костра, крепко обхватил рукой посох, который давно сделался выше его самого, закрыл глаза и зашептал. Волхвы благоговейно замерли: Белозар - древнейший волхв, и его молва-ворожба - великая драгоценность.
Вторя словам Белозара, окружил старца искрящийся туман. Дым клубился, будто живой, кудрявился, следуя велению древней речи, несущей в себе силу великую, и медленно, водой стекал в чашу, что дрожала в старческой руке. Когда чаша наполнилась серебряной водой, Белозар замолк. Туман рассеялся, и волхвам почудилось, будто перед ними не вековой старец, а молодой прекрасный юноша с дымящейся чашей в руках. Волосы его были цвета спелой пшеницы, а ясные глаза - пронзительно голубые, как чистое весеннее небо. Но видение померкло, и перед служителями Богов вновь предстал их древний учитель.
- В этой чаше то, что поведали мне Боги, - говорил Белозар хрипло. Его скрипучий голос громко звучал в лесной тишине. - Я не знаю, надобно ли это знание вам передавать, - он помолчал, задумавшись. - Я так и не решил, - волхв вздохнул. - Как быть со знанием - думать вам, живым. Ко мне летят уж Птицы. Кто хочет - может испить из сосуда, кто хочет - может огонь из него затушить, когда меня не станет. Но, коли испить решится кто, пусть помнит: то, что в сосуде помещено - может быть, а может и