Мой чердак
– Так будет всегда? – в светлых глазах Риты блеснула безуминка.
Это означало – она запрыгнет на подоконник, станет болтать ногами и интересоваться…
– Что ты имеешь ввиду? – я говорил холодно намеренно, в этом уже содержалась часть ответа: я тут серьезными вещами занимаюсь, жонглирую словами, а не бутылками.
Рита уселась на широкий подоконник. В ее густых черных волосах, забранных в пучок, блестела зимняя сталь, а во взгляде отражалось лето: теплая зелень и золотисто-карие лучики вокруг радужки. Жена посмотрела куда-то вбок и продолжила:
– Прости. Я хотела сказать, что все должно иметь свой… хм… практический смысл. Книги пишут и издают. Разве будет, например, журналист писать статью, не зная, интересует ли газету тематика? Понимаешь…
Кажется, она предчувствовала мою неоднозначную реакцию, потому замолчала на полуслове. Я отодвинул стул от рабочего стола – так, будто собирался встать – и посмотрел в сторону Риты… мимо Риты… на взлетающие от ветра занавески. Сад за окном весь исходился зноем и вялой усталостью, словно заработавшийся у печи рабочий. Хотелось улыбнуться и отшутиться, открестившись от ее вопросов, но часть зноя будто передалась мне с сухим горячим ветром.
– Это никогда не закончится, Рита, – я поднялся со стула и принялся мерить шагами комнату. – Такое не заканчивается. Такое не заканчивается, если тебя не издадут. И если издадут огромными тиражами. Это не заканчивается, если это настоящее.
– Типа как любовь?
– Эээ… любовь кончается. А это не заканчивается.
– Но настоящая…
– Брось эти сказки…
Я чувствовал спиной острый взгляд Риты. Обернулся и убедился, что так оно и есть – буравит. Взгляд у жены выразительный: кто-то может уже в него влюбиться. Но не я. Я-то понимаю, как все мимолетно, неоднозначно, так мимолетно, что и уцепиться иногда в жизни не за что. Сегодня ее взгляд полон напряженного ожидания и светлячков, а завтра…
Впрочем, завтра будет завтра.
Рита спорхнула с подоконника и поспешила к двери. Она была легкой, худенькой, но цельной, ладной, как блестящая ровная жемчужина.
Я вернулся на рабочее место, придвинул стул обратно к столу и собрался печатать дальше, но Рита остановилась на пороге и сказала:
– Хочу прочитать.
Кивок и – вновь – жадное погружение в творческий процесс.
Если бы я смотрел на нее внимательнее – в такие вот минуты, когда жена застревала на пороге между «я пошла, ты, злодей» и «так хочется, чтобы ты меня окликнул», то видел бы куда больше блеска милой ровной жемчужины.
***
После того, как Рита ушла, я прикрыл окно, удивляясь, что мы оставили его в такую жару. Все тогда было неправильным, вывернутым наизнанку: я глупо и беспечно раскрыл объятия духоте, родители Риты в кои-то веки не почтили нас визитом, да и сама Рита казалась настороженной, недоверчивой.
Ровно в восемь часов я устало потянулся, представляя, как потягиваю холодный морс. Недолго думая поднялся и пошел в студию, что вмещала в себя кухню, гостиную и столовую. День истончался и таял, рассыпался слабыми бликами по стеклу и металлам. Рита сидела за небольшим деревянным столом – тихая и острая, словно лезвие. Перед ней блестел прохладными боками кувшин с алым морсом. Я было потянулся к кувшину, запотевшему в теплоте комнаты, притягательно холодному, но Рита накрыла своей ладонью мою, останавливая.
– Попить хоть дай.
– Я сказала неправду. Я уже… прочитала.
– Ты… с чего это вдруг…
Впрочем, неудивительно. Иногда Рита юлила. А если вопрос ее сильно беспокоил, могла выдать конкретику без долгих и изматывающих намеков. Но почему ее так взволновала моя писанина, к которой она обычно относилась ровно-снисходительно? День за днем Рита навещала меня за моим занятием, приносила булочки и сок, кофе и омлет, устраивалась на подоконнике, щебетала и вспархивала, оставляя меня наедине с текстовым редактором. Но сегодня все было шиворот-навыворот – неправильным.
– Меня кое-что беспокоит, – Рита не смотрела на меня, она провожала взглядом стекающие по кувшину капельки влаги. – Твой рассказ яркий, образный. Он цепляет, но…
Я поймал взгляд жены. Светлячки терялись за дымкой недоумения.
– Но все там в дорожках прошлого.
Я невольно улыбнулся. «Наивный», детский голосок Риты звучал нелепо, когда она сердилась. Обычно она говорила не быстро – с комфортными паузами, расцвеченными мимикой. Недовольная же, она тараторила, звонкие детские интонации сыпались неожиданно, раздражающе, словно монеты сквозь пальцы, чтобы зазвенеть по полу.
– В дорожках прошлого? Откуда оборот?
– Да, сама такого не придумаю. Кажется, подцепила словечки из твоего рассказа. Но… ближе к делу. Я попробую объяснить, что не так.
Рита обычно не заламывала руки, не кусала губу, не теребила одежду руками и не постукивала нервно по столу. Она сидела спокойно, иногда в задумчивости чуть наклоняла голову вбок и меняла направление взгляда. Уже этого достаточно было для понимания – что-то внутри нее заметалось, заработало на полную катушку, и она не успокоится, пока не разберется.
Рита затараторила:
– Мне кажется, ты собрал все-все, что только можно, из прошлого и засунул туда, отчего этот рассказ трещит по швам. Там слишком много ностальгии по старым чердакам, родителей-эгоистов и первой любви, чтобы это не вызвало подозрения.
– Так дело в первой любви? Ты ревнуешь?
– Не только. Дело в том, что этот рассказ похож на коллекцию фотографий и фильмов… которые смотрят втайне от любимых. Потому что стыдятся прошлого.
– Почему, в таком случае, я не прячу от тебя свои нетленки?
– Не знаю… Мне кажется, я способна заметить больше, чем ты ожидаешь от меня.
– Может, это ты у нас коллекционер? Собрала все возможные недовольства и твое настроение трещит по швам?
Рита придвинула кувшин к себе. Потом посмотрела на меня, потянулась за двумя стаканами. Опять посмотрела на меня и опустила руки на колени. Где же моя уютная Рита – где идиллическая семейная картинка без назойливых шероховатостей?
– Мне сложно будет разобраться одной.
– Давай так. Я пойду погуляю, а ты займись чем-нибудь, что отвлечет от грызущих мыслей. Вот увидишь – все утрясется.
– Не так просто. Мне нужна твоя помощь.
Рита облокотилась о спинку стула и посмотрела на потолок. Ее лицо на миг сделалось таким детским, будто просветленным. Глаза были широко распахнуты.
Она вздохнула.
– Хорошо, иди.
Я мысленно поблагодарил жену за сговорчивость. Немного поспешил с благодарностью, надо сказать.
– Опять сбегаешь, – подытожила она, но я уже направлялся к отделенному перегородкой холлу. В ее голосе не проступало раздражения. Что-то неустроенное и легкое: недовольное облачко дыма, быстро растаявшее в воздухе.
Я не обернулся. Согласие есть согласие – слова вдогонку не в счет.
***
Стоило пройти пару кварталов, и между домами к дороге выплескивался лес. Слишком спокойно для города, но недостаточно свободно для уголка на лоне природы. Я пересек узкую дорогу, и теперь топал по тротуару, служащему негласной границей. Шум легкой пригородной суеты слева и густой шум веток справа от меня.
Еще пять минут ходьбы, и можно выйти к парку с достопримечательностями в виде скамеек, прудиков и уток. Он огорожен от рощи забором, но вечером визуальная граница стирается, и лесной дух терпкой свободы дрожит над парком.
Чуть не доходя до парка, я остановился на тротуаре у низкой изгороди, за которой стоял бежевый «вафельный» двухэтажный дом со скучным садом. Дом, отделанный виниловым сайдингом и с крыльцом, подпираемым серыми колоннами. Трава выжжена на солнце: видно, газон давно не поливали. Приглушенный, горьковатый запах роз выдавал увядание. Я знал, на веранде пыльно да и сам дом – мертвец.
Нерешительно простояв на тротуаре с полминуты, я огляделся вокруг, открыл низкую калитку и зашагал по выцветшему газону.
Сегодня парк отменяется.
***
Выйдя из дома на крыльцо, я подождал, пока уймется сердцебиение, и спустился вниз. А затем пошел не оглядываясь – мысленно в том числе.
Есть районы, напоминающие уличную жаровню – они трещат и брызжут отходами жизнедеятельности. Наш звучал так, будто был блинной сковородой, поставленной на слабый огонь. Сковородка с маслицем мелочных сплетен-сенсаций, которые плывут от дома к дому и тают, оставляя слабый след. Сравнение со сковородой казалось уместным еще по одной причине: несмотря на поздний час, липкое тепло мешало вдохнуть свободно.
Вернувшись домой, я пошел в ванную умыться прохладной водой. А затем поднялся в спальню. Рита сидела на кровати с ноутбуком на коленях. Недовольное выражение на лице жены намекало на два расклада: либо ее заела жара, либо я. Я не торопился уточнять, в чем дело.
Когда я сел на кровать и посмотрел на Риту, та резко отложила в сторону ноутбук.
– Мы можем поговорить сейчас?
– Да, сейчас можно. Что тебя беспокоит?
– Я говорила о твоих книгах. И, может, я не права, но в них…
– Ага, ты говорила про дорожки прошлого, которые проступают как