Виктор Пелевин
Непобедимое Солнце. Книга II
© В. О. Пелевин, текст, 2020
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020
⁂К завтраку вышли только Со и Тим — дети, видимо, сильно вчера притомились и спали.
Проглотив омлет с салатом из авокадо, я налила себе чаю — и поняла, что самое время задать уже давно занимавший меня вопрос.
— Скажите, а Раджив знает о Камне? Майкл и Сара знают? Как ко всему этому относится ваша семья?
Тим и Со переглянулись. Тим усмехнулся.
— Эти трое вовсе не наша семья, — сказал он.
— А кто они?
— Персонал, изображающий наших непутевых деток. Мы им платим приличную зарплату, а они ни во что не лезут. Их задача — курить дурь, чтобы ею за версту разило от корабля, и приводить сюда разных фриков. В общем, следить за тем, чтобы шторы вокруг Камня были задернуты самым плотным образом.
— Какие шторы?
— Я фигурально выражаюсь. Камень надо особым образом прятать. Это психоактивный объект.
— В том смысле, что он думает?
— Нет, — ответил Тим. — Вернее, я не знаю. Со, объясни.
Со улыбнулась.
— Камень активен в том смысле, что его близость могут заметить медиумы и чувствительные люди. Они ощущают… как бы это сказать, притяжение тайны. Легкую тревогу, возбуждение. В общем, исходящую от Камня вибрацию. Так его раньше и находили. Но если постоянно держать рядом компанию укуренных придурков, эту тонкую вибрацию можно замаскировать другими, куда более грубыми. А если время от времени приводить свежих фриков, Камень можно скрыть полностью. Спрятать за плеском нечистого сознания как за шторой.
— Ага, — сказала я. — Вот зачем тут эти борцы с системой и прочие анархисты.
— Анархисты, шестнадцатые референты, кто угодно. Новые люди, попадающие в орбиту Камня, на время изменяют его вибрации. Как будто Камень собирает опыт. На время он становится незаметен. Думаю, шестнадцатого референта хватит дней на пять. Потом опять надо будет искать свежих идиотов. Так что у Раджива, Майкла и Сары не такая простая работа. Жесткий график. И вредно для легких.
— Я знаю многих, кто записался бы к вам на собеседование, — сказала я.
Тим развел руками.
— Пока вакансий нет.
— Ребята справляются, — кивнула я. — Я решила — вот она, настоящая современная семья. Прямо голливудская классика. Мать не может до конца принять гомосексуальность сына, потому что она родом из реакционной Рашки…
Со улыбнулась.
— Generation gap, — продолжала я, — отцы и дети…
Замолчав, я задумалась, почему так говорят — «отцы и дети». Ну да, был такой роман у Тургенева. Интересно, а «дочки-матери» — тоже чей-то роман?
— Наша семья, — сказал Тим, — не Майкл и Сара. Это Камень и ты.
— Спасибо.
— Не благодари, это та еще семейка. Фрэнк тоже был одним из нас. Но мы его потеряли. Хочется верить, что скоро в нашем семействе появится кто-то новый.
И Тим выпучил на меня глаза.
— Вы к тому, что я должна его привести?
— Ты сама слышала Фрэнка, — ответила Со.
— Я пока не знаю, как его искать. И где.
— Мы тебя не торопим. Но надеемся, что ты обо всем помнишь сама…
Еще бы, подумала я, забудешь такое.
— Через несколько дней «Аврора» поплывет на Тенерифе, — сказала Со. — У тебя есть шенгенская виза?
— Есть.
— Хорошо, — сказал Тим. — А дальше мы запустим тебя в свободный поиск. Не потому что нам не нравится твое общество. Оно нам очень нравится, Саша. Но ты должна найти танцующего.
Мне понравилось это «запустим тебя в свободный поиск». Как будто я была дроном, взлетающим с авианосца. Впрочем, может быть, я им теперь и была.
Я совершенно не представляла, что делать — но решила не торопить события. Пусть завтра само позаботится о себе, ведь так, учителя и махатмы?
Воображаемые махатмы благостно кивнули, и я успокоилась. В конце концов, духовные учения хороши тем, что в них можно найти оправдание для любого образа действий. Ну правда для любого. Неохота на работу идти — не десять ли птиц покупают за два ассария? А о каждой господь лично заботится, вельми же ля-ля-ля… Хочешь кого-то убить — не мир я принес, но меч, а конкретно — двуручную катану, с которой сейчас и познакомлю собравшихся…
Будущему пророку на заметку: три раза фильтруй базар. Каждую фразу выпилят из контекста и возьмут на вооружение. И хорошо, если мирные лентяйки вроде меня, а не какие-нибудь рыцари регресса из исламской теократии, докручивающие в подвале водородную бомбу.
Кстати, американцы же давали своим бомбам имена — типа, «Толстяк». А как назовет свою бомбу исламская теократия? Это очень ответственное решение, потому что название будут часто повторять на кабельных новостях. Наверно, муллы даже наймут какое-нибудь западное агентство для правильного брендинга — наши же нанимают. Будет называться, например, «Mother of all Selloffs». Или «Dow Nemesis». Или «Wall Scream»[1].
Ох, как скачут мысли. Ну что же, Тенерифе так Тенерифе. В Стамбуле вроде никаких дел…
И тут я вспомнила про дело, которое было у меня в Стамбуле.
Ахмет Гекчен. Я как-то совсем вынесла это знакомство за скобки. Психологи называют такое вытеснением. На самом деле непонятно было, как правильно поступить — рассказать Со и Тиму? Или сначала встретиться?
Главное, этот Гекчен вовсе не запрещал про себя говорить. Он только сказал — если спросят. Запрети он, и я бы точно не стала молчать. Но он разрешил. А меня не спросили.
На следующий день я решилась. Сказав Тиму, что еду в центр поглядеть напоследок на древности, я взяла такси до Софии, вылезла на одной из прилегающих улиц — и набрала сфотографированный номер.
На том конце отозвались по-турецки. Знакомый голос.
— Алло, — сказала я, — здравствуйте. Ахмет?
— Да, — ответил Гекчен по-английски. — Кто это?
— Саша. С которой вы летели в самолете. Я через несколько дней уезжаю из Стамбула. Это последняя возможность встретиться.
— Ага, — сказал Гекчен. — Александра. Ты где?
— Я в центре. У Софии.
— Хочешь приехать ко мне?
Я подумала. Стамбул, мамелюки, наручники. И так далее.
— Нет. Может быть, вы приедете в центр?
— Боишься, — вздохнул он. — Я понимаю. Хорошо. Жди меня у…
Он сказал что-то похожее на «орме дикилиташ».
— Простите?
— Обелиск Константина. Не колонна Константина, а обелиск. На древнем гипподроме. Еще называется «walled obelisk». Пока я буду ехать, ты как раз не спеша дойдешь.
Все-таки я попала на гипподром. Не мытьем, так катаньем. Или, вернее, не Мехметом, так Ахметом.
Когда я подошла к обелиску, Гекчен был на месте.
В прошлый раз он показался мне божьим одуванчиком. Одуванчик Аллаха. Свежо звучит. Но теперь Гекчен им уже не выглядел. На нем был серый костюм, синяя рубашка и желтый в полоску галстук, и еще он аккуратно постригся и укоротил усы. Его вполне можно было принять и за бизнесмена, и за полицейского начальника. Респектабельный турецкий джентльмен.
— Здравствуй, — сказал он. — Ты здесь уже была?
— Где «здесь»?
— На гипподроме. Пойдем пройдемся, чтобы не привлекать внимания…
Он взял меня под руку.
Я не знала, какие в Турции правила proximity и личного женского пространства — и вообще, значат ли эти слова что-то кроме персонального угла в