БЕНДЖАМИН АЛИРЕ САЭНС
Аристотель и Данте открывают тайны Вселенной
Всем мальчикам, которым пришлось научиться играть по другим правилам.
Почему мы улыбаемся? Почему смеёмся?
Почему нам бывает одиноко? Почему мы грустим и смущаемся?
Почему читаем поэзию? Почему плачем при виде картин?
Почему любовь заставляет наше сердце бунтовать?
Почему мы испытываем стыд?
И что это за чувство глубоко внутри нас, которое зовётся желанием?
Благодарности
Я СОМНЕВАЛСЯ, стоит ли писать эту книгу. Честно говоря, я почти решил все бросить, когда дописал первую главу. Но, к счастью, меня окружают преданные, смелые, талантливые и умные люди, которые вдохновили меня завершить начатое.
Без них этой книги бы не было. Приведу небольшой — и уж точно неполный — список тех, кого я хотел бы поблагодарить.
Это Патти Мусбрюггер — замечательный агент и замечательный друг. Дэниел и Саша Чакон, которым я признателен за их любовь и веру в то, что эту книгу нужно дописать. Гектор, Энни, Джинни и Барбара, которые всегда были рядом. Мой редактор Дэвид Гейл, веривший в эту книгу, и вся команда издательства Simon & Schuster, в особенности Нава Волфи.
Мои коллеги по факультету писательского мастерства, чьи работа и щедрость непрестанно вдохновляют меня становиться лучше как писатель и как человек. И, наконец, все мои ученики, старые и новые, которые напоминают мне, что язык и тексты будут важны всегда. Я благодарен всем вам.
Почему мы улыбаемся? Почему смеемся?
Почему нам бывает одиноко? Почему мы грустим и смущаемся? Почему читаем поэзию? Почему плачем при виде картин?
Почему любовь заставляет наше сердце бунтовать? Почему мы испытываем стыд? И что это за чувство глубоко внутри нас, которое зовется желанием?
Вся моя жизнь была чужой затеей, вот в чем беда.
Другие правила лета
Вся моя жизнь была чужой затеей, вот в чем беда
Один
ОДНОЙ ЛЕТНЕЙ НОЧЬЮ я уснул в надежде, что, когда проснусь, мир изменится. Но утром, открыв глаза, понял, что мир остался прежним. Я откинул одеяло и лежал, пока жара наполняла комнату, затекая в распахнутое окно.
Потом дотянулся до радио, включил, йгралаAlone. Вототстой. Alone — песня группы Heart. Не самая моя любимая песня. И не самая любимая группа. И не самая любимая тема. «Ты и не знаешь, как давно…»
Мне было пятнадцать.
Мне было скучно.
Мне было плохо.
И пусть бы солнце растопило небесную синь — мне было плевать. Тогда хоть небо разделит со мной несчастье.
Диджей нес раздражающе очевидную ерунду вроде: «Лето на дворе! Жара!» А потом поставил ту старую песню из сериала «Одинокий рейнджер», которую включал каждое утро, считая, похоже, что это такой классный способ будить народ.
«Хэй-йо, Сильвер!»
И кто его только нанял? Он меня убивал. Видимо, под звуки увертюры к «Вильгельму Теллю» мы должны были представлять, как одинокий рейнджер и индеец Тонто скачут по пустыне. Стоило напомнить этому парню, что его слушателям уже не десять лет. «Хэй-йо, Сильвер!» Черт.
Диджей снова подал голос: «Просыпайся, Эль-Пасо! Сегодня понедельник, пятнадцатое июня тысяча девятьсот восемьдесят седьмого. Уже тысяча девятьсот восемьдесят седьмой! Удивительно, правда? И самое время поздравить Уэйлона Дженнингса, которому сегодня исполняется пятьдесят лет!»
Уэйлон Дженнингс? Кантри-певец? Какого черта! Это же рок-станция!
Но тут диджей дополнил свое нелепое поздравление историей, и я понял что какие-то мозги у него еще сохранились.
Оказалось, в пятьдесят девятом году Уэйлон Дженнингс выжил в авиакатастрофе, в которой умерли Бадди Холли и Ричи Валене.
Потом заиграл кавер Los Lobos на La Bamba. La Bamba. Ну, это уже хоть что-то.
Постукивая босыми ногами по деревянному полу и кивая в такт музыке, я гадал, что пронеслось в голове у Ричи Валенса перед тем, как самолет врезался в беспощадную землю. «Эй, Бадди! Музыка закончилась».
Музыка закончилась слишком рано. Закончилась, едва начавшись. И это в самом деле печально.
Два
Я ЗАШЕЛ НА КУХНЮ и налил себе апельсинового сока. Мама готовила обед к встрече с подружками по католической церкви.
Она улыбнулась:
— «Доброе утро» сказать не хочешь?
— Подумываю об этом, — ответил я.
— Ну хоть с кровати встал, уже хорошо.
— После долгих размышлений.
— И почему мальчишки так любят поспать?
— У нас это хорошо получается.
Она засмеялась.
— А вообще, я не спал. Слушал La Bamba.
— Ричи Валене, — прошептала мама. — Так его жалко.
— Как и твою Пэтси Клайн.
Она кивнула. Я пару раз заставал ее за пением Crazy и улыбался, встретившись с ней взглядом. А она улыбалась в ответ, как будто это наш общий секрет. Голос у мамы был приятный.
— Эти авиакатастрофы… — прошептала она, обращаясь скорее к самой себе.
— Ричи Валене хоть и умер молодым, но чего-то достиг. Сделал что-то по-настоящему важное. А я? Что я сделал?
— У тебя еще есть время, — ответила она. — Времени еще много.
Вечный оптимист.
— Ну, для начала надо стать человеком, — сказал я.
Она бросила на меня странный взгляд.
— Мне пятнадцать.
— Я знаю, сколько тебе лет.
— Пятнадцатилетние за людей не считаются.
Мама рассмеялась. Она была школьной учительницей, поэтому я знал, что отчасти она со мной согласна.
— А зачем вы сегодня встречаетесь?
— Обновляем банк продовольствия.
— Банк продовольствия?
— Всем нужно есть.
У моей мамы была особая слабость к малоимущим. Когда-то она сама побывала за чертой бедности и испытала голод на себе, но мне никогда не понять, каково это.
— Ага, — отозвался я. — Пожалуй что.
— Может, поможешь нам?
— Конечно.
Я ненавидел, когда меня заставляли быть «добровольцем». Но вся моя жизнь была чужой затеей, вот в чем беда.
— Что будешь делать сегодня? — Это звучало как вызов.
— Вступлю в уличную банду.
— Не смешно.
— Я мексиканец. Разве мы не этим занимаемся?
— Не смешно.
— Не смешно, — повторил я. Не смешно так не смешно.
Мне не терпелось выйти из дома, хотя идти было толком некуда.
Когда к маме приходили ее католические подружки, я чувствовал, будто мне не хватает воздуха. И даже не потому, что им всем было за пятьдесят, нет. И даже не из-за их вечных комментариев о том, как я превращаюсь в мужчину у них на глазах. Ну то есть это, конечно, чушь собачья, но конкретно эта чушь была милой, безобидной, сказанной по доброте душевной. «Дай-ка на тебя посмотреть. Dejame ver. Ay que muchacho tan guapo. Те pareces a tu papa». Было бы на что смотреть. Я как я. Ну да, конечно, на отца похож. Но мне не казалось, что это так уж здорово.
Однако что меня на самом деле беспокоило, так это то, что друзей у моей мамы было больше, чем у меня. Грустно, правда?
Я решил поплавать в бассейне в Мемориальном парке. Так себе затея, но хоть что-то придумал сам.
Уже в дверях мама забрала у меня старое полотенце, которое я перебросил через плечо, и вручила мне другое, получше.
В мире моей мамы насчет полотенец существовали особые правила, которых я не понимал. Впрочем, не только насчет полотенец.
Она посмотрела на мою футболку.
Мне был хорошо знаком ее неодобрительный взгляд. Чтобы она не заставила