Читать «Парень, который был.....»

Я думал, что уже не очнусь. Мое тело все падало и падало в эту темную и глубокую бездну. Я не мог пошевелить ни ногами, ни руками. Казалось, будто меня полностью парализовало. Я не мог дышать, даже закричать. В этот момент, я был точно уверен, что умираю. Тогда я решил просто принять это и закрыть глаза. Мне стало легко, и это было самое приятное чувство, что случалось за все мое существование. Последние слова мамы говорили мне, чтобы я никогда не забывал ее улыбки. Эти слова не имели прямого значения. Одиннадцать лет – слишком рано, чтобы из этих слов можно было извлечь более глубокий смысл. Я позже осознавал, что они кричали быть сильным, не замыкаться в себе, любить жизнь, и с улыбкой смотреть на прошлое; каким бы плохим оно ни было. Я ослушался, снова. Когда я стал ослушиваться родительских указов? Наверно с тех пор, как я стал думать о таких вещах. Мамино сердце не выдержало, но она ушла с улыбкой туда, где не было места для нас с отцом. Немного эгоистично с ее стороны было вот так уходить, и не менее эгоистично с моей, взваливать вину на нее. Конечно же, папа пережил это куда хуже, чем я. Наверное, его любовь была намного глубже моей. Я и сам это знал. Когда я с трудом закончил старшую школу – в которую каждый день ходил, стискивая зубы – поехал к ней. Думаю, она была единственным кусочком, единственной ниточкой, держащей меня в сознании. Я недалеко уехал…

Воспоминания должны болеть, но я не чувствовал совсем ничего. Открыв глаза, я увидел белый свет. Он был настолько ярким, что слепил мои глаза, которые уже ничего не ощущали. Этот свет медленно приближался ко мне, освещая тьму вокруг меня. И чем ближе он был, тем меньше становился, превращаясь в чей-то до боли знакомый силуэт. Он протянул свою светлую руку и прикоснулся к щеке, словно согревая ее, и пытаясь защитить от чего-то. Не знаю, была ли это и вправду мама – как мне показалось – но мне хотелось так думать и видеть ее, пока была возможность. Её большие и голубые, как океан глаза остались такими же теплыми, а улыбка была такая же родная, какая была даже в последние часы ее жизни. Я не смог промолвить ни слово, и просто глядел на нее не отрываясь.

Она наклонилась ко мне, и я смог увидеть все эти знакомые и родные очертания лица во всей красе. Нежные губы матери коснулись моей щеки, по которой тут же стекла слеза.

– Милый, ты не должен здесь находится, – произнесла она своим мелодичным голосом и отпустила меня, улетая все дальше и дальше. Я пытался до нее дотронуться после, но не смог. Я пытался звать ее, но не смог.

После ее слов я почувствовал жуткую боль, такую, будто с меня стягивали всю кожу, и все мои внутренности вот-вот должны были вывалиться наружу. А в ушах гудел оглушающий звук, похожий на звук взлетающего самолета. После, я уснул.

Я проснулась от громкого звонка. На миг я подумала, что это будильник, но это оказался мой телефон. Тяжело раскрывая глаза и касаясь рукой тумбочки в надежде найти свой телефон, я пыталась ответить на звонок. Громкая мелодия так и не переставала играть, и я проклинала себя за то, что не поменяла звонок, когда у меня было свободное время. Наконец, после нескольких попыток, я нащупала рукой свой телефон, и не взглянув на экран, ответила на звонок.

– Алло?

Мой голос был сонным и не таким приятным, каким бывает чаще всего.

– Просыпайся, соня! Наступил новый день! – бодро пропела Линдси.

– Кажется, никто не даст мне насладиться летними каникулами! – вздохнула я, услышав, как отчетливо прозвучал мой вздох на той линии.

– Еще успеешь выспаться за все эти каникулы. Сегодня у нас важная подготовка!

– Ах да, у Хейзел же день рождения в пятницу, – ответила я, глядя на белый потолок в моей комнате.

– За одно, подыщу и тебе какой-нибудь броский наряд! – ее голос звучал восторженно

– Ладно, "Мисс законодатель моды", отправляюсь за тобой через час. Буду ждать около дома.

– Хорошо, жду, – ответила Линдси, и положила трубку.

Я же в свою очередь еще минут пять лежала и глядела на белый потолок, после чего встала, и мигом взглянула на часы своего телефона. На часах было полдвенадцатого дня. Похоже, я вчера долго засиделась перед мольбертом. Я мигом заправила постель, умылась, переоделась и уложила волосы в хвост. Как обычно передние пряди были короткие и поэтому свисали впереди. Позавтракав в гордом одиночестве, я поплелась за своим рюкзаком, чтобы сложить в него все необходимое, включая мой блокнот для рисования и карандаш. Сегодня на мне были обычные, джинсовые шорты и зеленая майка, которая не отличались ничем примечательным.

Я дошла до дома Линдси за пятнадцать минут. Было бы быстрее, если бы не утомляющая жара, которая длилась в Сан-Франциско уже вторую неделю подряд. Я знала, что Линдси была не готова (это было в ее натуре), поэтому присела на одну из скамеек под деревом на аллее возле ее дома. От скуки я достала свой блокнот, где хранились все мои наброски и спонтанные зарисовки. Конечно, это был не единственный блокнот. За всю жизнь у меня было куча таких же блокнотов, которые часто не проживали дольше недели. Я нашла пустую страницу и начала рисовать то, что выкинуло мое воображение. На листке бумаги постепенно стал появляться силуэт девушки в длинном платье. Аккуратно вырисовывая руки, я медленно опустилась к пальцам. Её ноги были длинными, а руки грациозными. Казалось, она танцует на листке. Это была балерина. Почему-то грустная балерина. Я уже начала рисовать черты лица, как вдруг с правой стороны меня напугал чей-то голос.

– Привет, – сказал незнакомец. Когда я повернулась, то увидела парня, сидящего со мной на скамейке. Я даже не успела заметить, как он явился из буквально ниоткуда. Я оглянулась и заметила, что все скамейки вокруг были одинаково пустыми. На вид ему было лет семнадцать, может восемнадцать. Его глаза были голубые, как два маленьких кусочка неба, а кожа была светлая, словно молочная. На ее фоне его темные, почти отдающие синевой, волосы выглядели контрастно. Разглядывая его лицо, я также заметила твердые скулы, густые брови и бледноватые, губы. У него было довольно худощавое телосложение, но это не помешало ему казаться в форме. Прямые и длинные пальцы, лежащие на его коленях, словно были рождены для пианино. Он смотрел прямо на меня, и я