Читать «Раб Петров»

В окна смотрела петербургская белая ночь. Андрей Иванович не мог спать в эти ночи, не мог и работать – воспоминания теснились в мозгу и отвлекали от дел. В одну из белых ночей праздновал день рождения его город, уже более сотни лет назад заложенный в устье Невы.

Столько времени прошло, а он всё ещё помнил каждый миг своей молодости, казавшейся одновременно и далёкой, и близкой. Он ни о чём не жалел. Только вот иногда задумывался: а если бы ему пришло в голову отказаться от предложенной… Чести? Проклятия? Вечного служения? Что бы было сейчас с городом и с ним самим?

Подкрадывалось утро, и дом потихоньку оживал. По коридору зашаркали шаги – это кухарка Лукерья прошествовала к чёрной лестнице, завозилась на кухне, разжигая плиту. Было слышно, как она вполголоса ругалась на дворника, кое-как свалившего дрова у самой двери. Потом из кухни потянуло дымком.

Мимо кто-то прошмыгнул, быстро и стремительно; в кухне что-то зазвенело и, похоже, разбилось.

– А-а, пропади ж ты пропадом, нечистый дух! – возопила Лукерья. – Откудова тебя чёрт принёс? Никак, из преисподней?.. Ох, прости, Господи, мою душу грешную!

– Тихон! – негромко позвал хозяин.

Повышать голос не имело смысла – друг услышит и так. Тихон скользнул в комнату, тихую и мирную в предрассветных сумерках; сейчас он выглядел вполне невинным рыжим котиком.

– Ну сколько раз тебе ещё говорить? – обратился к нему Андрей Иванович. – Ко мне можешь входить хоть грифоном… А вот будешь Лукерью пугать – так она нас обоих без завтрака оставит. И без обеда.

Кот насмешливо фыркнул; его ловкое, поджарое тело мощным прыжком взметнулось на самый верх старинного резного поставца – там был его любимый наблюдательный пункт. Кот снова принял свой излюбленный облик: угольно-чёрная лоснящаяся шерсть, без единого светлого пятнышка, глаза, жёстко поблёскивающие, точно огранённые изумруды… Неудивительно, что Лукерья его боялась. И не только она.

– Прислугу в наше время найти непросто – такую, что языком трепать на всех углах не начнёт, – наставительно сказал Тихону хозяин. – А без Лукерьи придётся нам опять в кухмистерских питаться.

Что правда, то правда: старая ворчунья была предана скромному, обходительному хозяину, в дела его нос не совала, была заботлива, а главное, стряпала так, что пальчики оближешь! Вот только при виде огромного чёрного кота с устрашающим блеском глаз Лукерья с перепугу роняла на пол кастрюли и кофейник, проливала кипяток, а то и вываливала в похлёбку по целой солонке, а потом долго ругалась, крестилась, становилась на колени и просила у Бога прощение за «непотребные» слова. В общем, сытной и приятной трапезы в этом случае можно было не ждать.

Андрей Иванович к слабостям прислуги, вообще, был снисходителен – например, Графскому Проказнику и его компании был строго-настрого запрещено показываться в квартире, во избежание неприятностей с Лукерьей. Остальные помощники хозяина и вовсе в жилище его доступа не имели – появлялись только в лавке. Тихону же Андрей Иванович подобного внушения сделать не мог: они были вместе столько лет, что и сосчитать страшно. Тихон был всегда – ещё даже до Петербурга. И до императора.

Он не мог, как это делают многие, утверждать, что помнит себя с самого раннего детства. Наоборот, до его восьми лет всё расплывалось, как в тумане… Отец, мать, тётка, три старшие сестры. Отец – строгий, одетый вечно в чёрное органист католической церкви. В их захолустном городке и храм был вечно бедным, холодным, неприютным. Дома тоже было скудно, чопорно и уныло.

Он, Андрюс – единственный сын и брат, любимый матушкой и сёстрами до исступления. Иногда казалось, будто он – единственный лучик света в их тихой и порой до отчаяния скучной жизни.

Как-то в их местечке случился мор, унёсший жизни десятков ребятишек. Мать и сестрицы ночами не вставали с колен, моля Бога и небеса не отнимать у них младшенького… А он метался в жару, бредил; ненадолго приходя в себя, почти не разговаривал, ничего не ел, только смотрел усталыми ввалившимися глазами куда-то в стену, избегая взглядов родных.

И в один из вечеров сестра Ядвига резко встала с колен, не слушая строгих окриков матери, накинула на голову платок и вышла на улицу. Тем же вечером в доме органиста появилась женщина, которую их матушка, не будь она так удручена горем, никогда и ни за что не пустила бы на порог.

Про эту особу что только не болтали: она-де продала душу дьяволу, она и вообще давно мертва, а в её теле – костлявом, страшно высохшем, точно мёртвом – живёт нечистый дух; ещё говорили, что у неё можно обменять одну душу на другую, если кто желал спасти умирающего, мог сам умереть вместо него. При этом она не смотрелась древней старухою: чёрные волосы не были тронуты сединой, ходила она быстро и легко, не опираясь на палку, не задыхалась, не кашляла… Казалось, эта женщина проживёт ещё сто лет и ничуть не изменится внешне. Одевалась она в сущие лохмотья, да вот ещё была странность: на костистой левой руке с длинными жёлтыми ногтями она носила перстень, по виду золотой, с большим, прекрасно огранённым изумрудом, а те, кому доводилось близко камень разглядеть, говорили, что в нём никак глубь морская, немереная скрыта. Посмотришь пристально, аж голова кругом пойдёт.

Она ни разу не была замечена в церкви, даже не приближалась к ней. Когда в местечке случались напасти, что вели к обнищанию или смертям – эпидемия, град, неурожай – люди не единожды обвиняли во всём странную «дьяволицу». Жители выходили на улицы, выкрикивали проклятья в её адрес, поджигали её дом, нападали на неё саму, забрасывали камнями, избивали, пытались топить… И всякий раз она выживала – то ли чудом, то ли и правда покровительствовал ей нечистый. Представлялось, что она бессмертна.

Эта женщина не боялась никого – в ответ на обвинения лишь хохотала и отвечала непристойной бранью. Тем соседям, кто не опасался иметь с ней дела, могла и помочь: приворожить, да так, что человек иссыхал от страсти, заговорить на удачу и деньги, либо наоборот, наслать на недруга порчу или проклятие… А вот чем с нею расплачивались – никто так и не прознал. Молчали немногие смельчаки про это, точно рыбы.

Будто в насмешку, звали ведьму Агне – непорочная.

Войдя в комнату, Агне – высокая, тощая как скелет – направилась прямо к детской кровати, только прежде обвела насмешливым взглядом притихшее семейство. Сестра Ядвига тенью следовала за ней. Матушка рванулась с места и подскочила было к ним, но Ядвига что-то быстро и отрывисто прошептала ей на ухо. Мать без слов всплеснула руками и закрыла лицо фартуком…

– Не жилец, – отрывисто высказалась Агне, касаясь скрюченными пальцами лба и