Бледный всадник: как «испанка» изменила мир

Читать «Бледный всадник: как «испанка» изменила мир»

0

Лаура Спинни

Бледный всадник. Как «испанка» изменила мир

За RSJF[1] и потерянные поколения

Laura Spinney

PALE RIDER


Впервые опубликовано как «Бледный всадник» Джонатаном Кейпом, издание Vintage. Vintage входит в группу компаний Penguin Random House и литературного агентства Andrew Nurnberg


Copyright © Laura Spinney, 2017

© ООО «Издательство АСТ», 2021

Введение

Слон в посудной лавке

Скоротечность пандемии гриппа в августе–сентябре 1918 г. поставила врачей того времени перед грандиозными проблемами. <…> Не меньшие проблемы с тех пор стоят и перед историками.

Теренс Рейнджер. «Предисловие историка» к сборнику «Пандемия испанского гриппа 1918–19 гг.» (2003)[2]

9 ноября 1918 года весь Париж буйно ликовал по случаю свержения в Германии кайзера Вильгельма. «À mort Guillaume! À bas Guillaume!»[3] – скандировали толпы. А тем временем высоко над VII округом, где проходили стихийные гуляния, на холме Монпарнас лежал на смертном одре Гийом Аполлинер[4], выдающийся поэт и светоч французского авангардизма, изобретатель термина «сюрреализм» с последователями масштаба Пабло Пикассо и Марселя Дюшана… В 1914 году Аполлинер отправился добровольцем на фронт, где получил осколочное ранение в голову, перенес трепанацию черепа, чудом выжил и – вот ведь! – умер от «испанки» на тридцать девятом году жизни, хотя и был посмертно объявлен mort pour la France[5].

Похороны поэта состоялись через четыре дня – на второй день по окончании Первой мировой войны. После отпевания в церкви Св. Фомы Аквинского траурная процессия потянулась в направлении кладбища Пер-Лашез. «Однако на пересечении с бульваром Сен-Жермен, – вспоминал Блез Сандрар, друг и собрат Аполлинера по перу, – кортеж был взят в осаду толпой шумно празднующих прекращение огня мужчин и женщин, которые как безумные махали руками, пели, танцевали, целовались и упоенно скандировали припев популярнейший в конце войны шуточной песенки: „Нет, постой, не уходи, Гийом! Нет, постой, не уходи…«» Понятно, что злая ирония толпы была адресована потерпевшему жестокое и унизительное поражение кайзеру, но убитым горем друзьям Аполлинера язвительный шансон с каждым повтором припева щедро добавлял соли на раны[6].

Смерть поэта всем нам служит метафорическим напоминанием о собственной короткой памяти и коллективном забвении, которому мы предали жесточайший в новейшей истории человечества мор и десятки миллионов, павших его жертвой. Заразилось «испанкой» не менее трети населения планеты (порядка 500 млн человек). За весь период с первого (4 марта 1918 г.) до последнего (март 1920 г.) официально подтвержденного случая с летальным исходом этот вирус унес 50–100 млн человеческих жизней, что составляло от 2,5 до 5 % народонаселения Земли. При этом сам по себе двукратный разброс в оценках, сохраняющийся и поныне, свидетельствует о том, что мы до сих пор весьма плохо осведомлены о том, что в те годы в реальности происходило, и пребываем в подвешенном состоянии неопределенности. Однако с точки зрения статистики массовой убыли народонаселения планеты в результате единичного события пандемия «испанки» однозначно оставляет далеко позади Первую мировую войну (17 млн убитых), с большой вероятностью – Вторую мировую (60 млн), а не исключено, что и обе эти глобальные бойни по сумме понесенных человечеством жертв. Образно выражаясь, пандемия испанского гриппа стала величайшим цунами массовой смертности со времен «Черного мора»[7], а возможно – и за всю историю человечества.

И что же мы видим при беглом просмотре скрижалей истории XX столетия? Две мировых войны, взлет и падение коммунистической идеологии да несколько ярчайших эпизодов деколонизации. А вот самого драматического и гибельного из всех событий минувшего столетия мы не видим в упор, хотя вот же оно, прямо перед глазами. Сколько людей ни опрашивай, величайшей катастрофой XX века они будут называть что угодно, кроме пандемии испанского гриппа. А когда называешь им статистику жертв, у всех неизменно глаза округляются и челюсть отвисает от удивления. Некоторые, правда, после этого задумываются и, покопавшись в памяти, припоминают, что и у них в роду двоюродный дедушка с женой умерли от «испанки», их осиротевшие дети остались беспризорниками и куда-то исчезли, так и пресеклась эта ветвь их рода в 1918 году. Редко где в мире найдется кладбище, открытое больше века тому назад, где не было бы непропорционально обширного участка с могилами, где указанная на надгробиях дата смерти приходится на осень 1918 года, когда на мир обрушилась вторая и страшнейшая волна пандемии, и в памяти людской какие-то смутные воспоминания об этом событии все-таки сохранились. Но ни единого кенотафа или памятника жертвам испанского гриппа вы не найдете ни в Лондоне, ни в Москве, ни в Вашингтоне… Воспоминания об испанском гриппе хранятся в личной, но не в коллективной памяти. И воспринимается та пандемия не как историческая общемировая трагедия, а как сотни миллионов никак друг с другом не связанных маленьких личных трагедий.

Вероятно, дело тут отчасти в весьма своеобразной конфигурации исторических событий: Первая мировая война тянется вот уже долгих четыре года, но вопреки громкому эпитету «мировая» реальные бои идут в основном на европейском и ближневосточном театрах военных действий. Весь же остальной мир чувствует опаляющее дыхание войны, но кружится по периферии этого огненного водоворота, а кое-где над головой и вовсе безоблачное небо, так что война представляется чем-то невообразимо далеким. Иными словами, у той войны был географический эпицентр и был связный и динамично разворачивавшийся во времени сюжет. Испанский же грипп, напротив, подобно всемирному потопу в мгновение ока обрушился на голову всего человечества. Большинство случаев с летальным исходом пришлось на тринадцать недель с середины сентября по середину декабря 1918 года. Это была всеобъемлющая по географическому, но мелкая и локальная по временно́му охвату катастрофа – в отличие от узколокализованной, но глубокой и затяжной войны.

Историк Африки Теренс Рейнджер[8] еще в начале 2000-х годов указывал на то, что столь плотно сжатое по времени историческое явление глобального масштаба требует иного подхода к его повествовательному описанию. Прямолинейное изложение хронологии событий тут не годится; нужно использовать иные приемы, подобные манере женщин из аборигенных южноафриканских племен обсуждать любое важное для их общины событие. «Они описывают его раз за разом, ходя кругами вокруг да около, – писал Рейнджер, – постоянно возвращаются к нему, затем расширяют круг и привносят в событие воспоминания из прошлого и предвидения будущего»[9]. И в иудаистском Талмуде, кстати, тексты построены по аналогичному принципу. На каждой странице столбец текста древнейших писаний окружен старинными комментариями, по периметру которых расположены позднейшие комментарии к комментариям – и так далее до тех пор, пока центральная мысль не оказывается прочно вплетена в ткань пространства-времени и общенародной памяти. (Возможно, была у Рейнджера и еще одна причина предложить излагать историю испанского гриппа «по-женски»: за больными-то ухаживали в основном женщины. Именно они чутко ловили и фиксировали в памяти каждый жест и взгляд, вздох и стон больных, обмывали и прибирали умерших, брали на себя заботу о сиротах. Именно женщины служили связующим звеном между индивидуальным и коллективным сознанием.)

Корень любой

Подпишитесь на наш канал в TELEGRAM.
Новинки, подборки, цитаты, лучшие книги...
Подписаться
Возможно позже(