Мои пальцы впились в грязный пол, будто перебирали струны дульцимера. Ей даже не пришло в голову, что мне стало бы выгодно испортить последний лист пергамента, ведь теперь я знала, что их запасы кончались.
Я покачала головой. Кто-то напомнит мне, как эти глупые старухи устроили такой продуманный политический переворот?
Мне нужен был тот пергамент. Нужно было, чтобы они послали его, какой бы выкуп они в нем ни просили.
— Я приду позже за твоим ведром, — Бескин из двух моих надзирательниц была ближе к совести, даже если порой это было случайно. Она была чистой, сохраняла порядок, а Пойя была готова бросить меня гнить в моей грязи. Бескин, наверное, не нравился запах. — Постарайся сегодня не разливать кашу.
О, Бескин, ты такая смешная, хотя не пытаешься быть такой.
Я молчала, не двигаясь, пока ее шаги не утихли. Только тогда я осторожно повернулась на бок и села. Боль в голове усилилась, я опустила ее на миг — она ощущалась как камень на шее. Боль утихла, и я подползла к миске. Я проклинала мысленно тех, кто пленил меня. Каша точно была соленой, и я не понимала, было ли это намеренно, или они не понимали, что соль обжигала рану.
Но я была голодна.
Я медленно и тихо подняла кулак к двери, зацепилась мизинцем за пустое окно с решеткой, грубому жесту я научилась на улицах Толукума, и это не забылось в вежливом обществе. Было приятно показать это спустя время. Я держала руку там, пока зачерпывала кашу и ела.
3
Веран
Дорогой Веран,
Я пишу, чтобы сообщить тебе, что наша карета пострадала у Снейктауна из-за бандитов первого июля. Не паникуй. Мы все выбрались оттуда, хотя я потерял обувь. Я в Каллаисе, успел на занятия — просто приду на первые уроки в тапочках. Не говори Джемме.
Немного новостей — нас остановили Солнечный щит и несколько подельников. Предлагаю тебе не упоминать это в разговоре. Я знаю, в Моквайе и Алькоро есть те, кто хотел бы поймать ее, может, и те, кто в верхних слоях общества, даже среди твоих союзников могут быть такие. Работорговля процветает ради богатства и власти, и хоть бандит Солнечный щит ограбила меня, лишив всех денег, я хотел бы, чтобы она продолжала работу.
Я узнал кое-что важное — ее имя. Ларк. Фамилию, если она есть, я не услышал. Об этом тоже никому не говори. Но ты знаешь, как важно для нас дело пропавших пленников. Если у Солнечного щита есть лагерь, полный спасенных рабов, есть возможность, что Мойра Аластейр среди них, или что она знает, где та может быть. Это вряд ли возможно, Мойра уже была бы взрослой, если жива. Но за последние пятнадцать лет это единственная зацепка.
Я не сообщил пока это Моне, и я прошу тебя не делиться этим с Ро или Элоиз. Я написал для них отдельное письмо без этой детали. Не хочу давать им ложную надежду, когда все может оказаться ничем, и я не хочу открывать дверь старому горю, когда нас ждет много дел. Но я говорю тебе. Будь внимателен. Может, среди разговоров что-нибудь уловишь.
Мы думаем тут о тебе. Береги себя. Пиши родителям. На моем столе уже четыре письма от твоей матери, требующей новости о нашей поездке.
Удачи,
Кольм
Я опустил письмо и прислонился к окну, по которому стекал дождь. Я рассеянно смотрел на покачивающиеся деревья. Профессор Кольм пострадал от бандитов… Я переживал из-за такой возможности, когда мы расстались в Пасуле. Пустыня Феринно стала опасным местом, и я переживал, что он поедет обратно без каравана, с которым мы путешествовали в июне. Он убеждал меня, что небольшая карета означала, что они минуют худшую часть пути быстрее.
Лжец.
В дверь резко постучали, и она открылась, я не успел даже ответить. Я сунул письмо в карман камзола.
— Веран! — позвала Элоиз. — Ты прилично выглядишь? Даже если нет, выходи! Мы опаздываем!
Я отошел от окна.
— Интересное предложение. Как, по-твоему, будет хуже: появиться при дворе не в том цвете или прийти голым?
— Я поставила бы на цвет. Ты же в бирюзовом? — она прошла в спальню и выдохнула с облегчением, увидев мои штаны и шелковый камзол. Моквайя выделяли двенадцать месяцев, как мы на востоке, но важнее времени года были соответствующие цвета, двенадцать, а не семь, и они звались си. В первый день августа мы сменили зеленый на бирюзовый, и горе тому, кто придет не в том цвете в первый день месяца. Элоиз была в длинном платье цвета лагуны Пароа. Ее темно-каштановые кудри были собраны на макушке и украшены нитями опалов.
Она развела руками.
— Что ты делал? Нам нужно уже быть внизу. Папа уже там.
— Я… — я вспомнил просьбу Кольма не делиться с Элоиз и ее отцом новостью о нападении. Я указал на деревянную шкатулку на столике, ткань внутри была смята. — Я набирался решимости обуться.
Она раздраженно цокнула языком.
— Мне жаль, Веран, что они тебе трут, но у нас нет времени.
«Трут» — это было преуменьшением. Я носил много раз чужеземную одежду, но еще ни разу не менял свои кожаные сапоги с мягкой подошвой. Даже в университете Алькоро ученикам из Сильвервуда можно было носить свою обувь, если в бахроме не было колокольчиков. Но в Моквайе мужчины носили до ужаса тесные шелковые штаны с большими пуговицами с драгоценными камнями на голенях. С шоком в первый день при дворе я понял, что мои сапоги не подойдут к наряду. Вместо них были узкие туфли, подбитые гвоздями, которые не просто натирали ноги, а будто поглощали слои кожи. Почти месяц дипломатической поездки, а я все еще ходил в них как в первый день.
Элоиз вытащила туфли из ящика и протянула их.
— Идем. Внизу сможешь сесть, но нам нужно идти.
Подавив страх, я опустил туфли и просунул в них пострадавшие ступни. Боль пронзила мозоли у пальцев ног. Элоиз взяла деревянную трость, украшенную камнями, популярную у местных юношей, и вручила мне. Я переместил вес на пятки, уперся тростью в пол и встал. Элоиз удовлетворенно кивнула и повернулась к двери. Я неуклюже пошел за ней и выбрался в коридор.
Первый мой шаг по паркету прозвучал как удар грома. Я поспешил за ней, воротник давил. Я чуть не добавил третий стук от трости к какофонии. Я подумал о лесных разведчиках мамы — чтобы получить ранг Лесничих, им нужно было пройти мимо дозорных в повязках на глазах так тихо, чтобы их не заметили,