Читать «Слезы небес»

Блажен человек, которого сила в Тебе, и у которого в сердце стези направлены к Тебе.

Ноябрь 1964

Морской бриз ворошил мои волосы и охлаждал тело. Волны, накатываясь, омывали ноги – пятки, а потом икры. Под плавками хрустели ракушки. Воздух был солоноватым на вкус. Я, обгорев без рубашки, лежал на спине, упираясь локтями в песок. В одной руке держал карандаш, в другой – листок бумаги. Бумага была плотной. Почти картон. Я оторвал ее от задней обложки книги. Янтарное солнце опускалось за горизонт где-то там, далеко впереди, между пальцами ноги, постепенно превращаясь из пламенно-оранжевого в кроваво-красное и медленно соскальзывая вниз, за мою пятку, в воды Мексиканскго залива. С помощью карандаша я старался ухватить этот образ и перенести его на бумагу.

Внезапно послышался звук чьих-то шагов. Это ко мне подошел Бобби и, скрестив ноги, сел рядом. Шмыгнув, он вытер нос, размазывая по заплаканному лицу сопли. В руках у него был пакет молока и упаковка шоколадного печенья «Орео» – наше любимое лакомство. Он осторожно поставил и то и другое на песок между нами.

Мне было девять. Бобби – на два года старше меня. Мы слышали, как в доме за нашими спинами плачет мама.

Вскоре солнце скрылось в водах залива, подул прохладный ветер.

У Бобби дрожала губа.

– Папа… Он… он ушел.

– Куда?

Бобби запустил руку в пачку, выудил оттуда печенье, сунул его в рот и покачал головой.

Из кухни донесся звон разбившейся тарелки.

– Когда он вернется?

Еще одно печенье. Еще одна разбитая тарелка. Бобби вновь мотнул головой.

– А что делает мама?

Бобби прищурил глаз и глянул через плечо.

– Кажется, что-то с тарелками.

Когда они поженились, отец подарил маме фарфоровый сервиз. На обратной стороне донышка каждого предмета стояло клеймо «Сделано в Баварии». Мама поставила сервиз за стекло, на видное место в буфете. И заперла на ключ. Нам было запрещено даже прикасаться к нему. Строжайше запрещено! И вот теперь она вдребезги разбивала его о кухонную раковину, тарелка за тарелкой!

– Папа что-нибудь сказал?

Выудив из пачки несколько печений, Бобби принялся швырять их так, будто пускал «блинчики». Они летели, словно крошечные летающие тарелки-фрисби. Еще раз покачав головой, он открутил крышечку у бутылки с молоком и поднес ее ко рту. Еще две тарелки со звоном разбились о раковину.

Бобби трясло. Голос его срывался.

– Он собрал вещи. Почти все.

Волны накатывались на берег, щекоча нам ноги.

– А та… другая женщина?

Брат передал мне молоко. Говорил он с трудом, и в голосе его чувствовалась боль.

– Брат, я не…

Я поднес бутылку к губам, и молоко потекло у меня по подбородку. Бобби швырнул еще одно печенье-фрисби. Я запустил руку в пакет, одно печенье сунул в рот, а остальные по его примеру швырнул над водой. Траектории полета крошечных шоколадных дисков пересекались, напоминая полет стайки колибри.

У нас за спиной рыдала мама. О раковину разбилась еще одна тарелка.

Затем еще одна. И еще. После этого доносившийся из кухни звон слегка изменился. По всей видимости, мать покончила с тарелками и перешла к чашкам и блюдцам. Доносившаяся из кухни какофония жутковатым эхом отзывалась в наших все еще по-детски хрупких душах, и они тоже покрывались паутиной трещин. Я оглянулся через плечо, но тотчас поспешил отвести взгляд.

В уголках глаз Бобби стояли слезы, нижняя губа подрагивала. Затем мама закричала, – пронзительный, надрывный крик, как будто у нее перехватило дыхание. У Бобби слезы полились ручьем.

Я сунул карандаш за ухо и поднял свой набросок заката на уровень глаз. Ветер тотчас принялся теребить его, словно крошечного бумажного змея. Зажатый между моими пальцами рисунок дрожал, стараясь вырваться из моих рук. Я решил отпустить его, и лист, словно бабочка, запорхал над берегом и опустился в набегавшие волны. Я оглянулся.

– Пойдем проверим, как она там.

Бобби вытер локтем губы и нос, размазав слезы и сопли по лицу и руке. Прядь волос упала ему на глаза. Как и мои, его волосы выгорели и посветлели от яркого солнца и соленой воды. Я встал и протянул ему руку. Он ухватился за нее и поднялся.

Солнце почти исчезло в водах залива, и на дом опустились длинные тени – там, разбитый на миллионы осколков, теперь лежал наш прежний мир.

Бобби с тоской посмотрел на дорогу, по которой отец уехал от нас. Голубоватый дымок автомобильного выхлопа – все, что осталось от него.

– Он говорил… – Бобби судорожно сглотнул и попытался подавить рвущееся из горла рыдание, – всякие плохие слова.

Я обнял Бобби за плечи. Рыдание все же вырвалось из его горла. Мы стояли на берегу в полном одиночестве. Оставшиеся без отца. Опустошенные и злые.

Я сжал кулак и раздавил зажатое в нем печенье. Стер его в порошок. Крошки просыпались между пальцами, и мою грудь пронзила нестерпимая боль.

Боль, которая утихнет лишь через пятьдесят три года.

Настоящее время

Свидетели утверждают, что телефонный разговор состоялся около семи часов вечера и шел на повышенных тонах. Вернее, сидевший в придорожной закусочной мужчина говорил спокойно и негромко, а вот женщина на другом конце линии, наоборот, истошно кричала в трубку, из которой также доносился звон бьющейся посуды.

Семеро из девяти присутствовавших на тот момент в закусочной, включая официантку, утверждают, что Джейк Гибсон предпринял несколько попыток урезонить свою собеседницу, но она всякий раз резко обрывала его. Он терпеливо выслушивал ее, кивал, поправлял замусоленную бейсболку и пытался хоть изредка вставить слово.

– Элли… Детка, я знаю, но… Если ты позволишь мне… Извини, но… Я сорок два часа подряд провел за рулем… Я…

Он потер сонные глаза.

– Я валюсь с ног от усталости. – В течение пары минут он прикрывал телефон рукой, пытаясь приглушить вылетавшие из него нечленораздельные вопли. – Я понимаю, как это для тебя важно и какой труд ты в это вложила. – Очередная пауза. И очередные кивки.

Он снова потер глаза.

– Приглашения… украшения… освещение.

– Да, я помню, сколько ты заплатила музыкантам. Но… – Он снял шляпу и почесал лысину. – У Флагстаффа меня отправили другим маршрутом, и это меня вконец вымотало.

Он закрыл глаза.

– Детка, я не могу приехать сегодня вечером. Но обещаю, утром я приготовлю тебе вкусную яичницу…

Похоже, его слова не произвели на его собеседницу ни малейшего впечатления.

Элисон Гибсон не слушала. Она истошно вопила. Во все горло. Изо всех сил, на которые были способны ее легкие. Понимая, что их брак дал трещину, они решили «сделать паузу». Продолжительностью в шесть месяцев. Он уехал от нее и жил в кабине своего тягача.

Колесил по стране. Впрочем, разлука пошла им только на пользу. Элли смягчилась. Сбросила вес. Занялась фитнесом. Купила новое нижнее белье.

Сегодня, по идее, они должны были отпраздновать и день его рождения, и день его возвращения домой. Ну, и, конечно, начало новой жизни.

Закусочная была крошечная, и Джейку было