Читать «Лаций. Мир ноэмов»

И подобно тому, как зародыш образуется в животном, как тысячи других чудес природы совершаются вследствие известного, Богом данного инстинкта, т. е. в силу божественной преформации […] подобно этому можно думать, что и душа есть духовный автомат, еще более удивительный, и что вследствие преформации она производит эти прекрасные идеи, в которых наша воля не принимает участия и которым наше искусство не может подражать.

Бенджамену

Вот история, что, надеюсь,

Нейтрино совсем невелики – куда меньше взмаха крылышек мухи с первородной планеты или дуновения гравитации, которое рождается из ленивого столкновения двух пылинок в космическом пространстве. Едва ли больше, чем случайная дрожь пустоты, вечной матрицы самых экзотических частиц. Бестелесные призраки, почти лишенные массы и способности взаимодействовать с обычной материей. Их почти-несуществование объясняет и их скорость, равную скорости света, а по некоторым сведениям – и превышающую ее. Порожденные страданием, в котором рождался мир, или вброшенные на дороги Вселенной путем насильственного соития мириад электронов и протонов внутри саморазрушающейся звезды, нейтрино всегда будут лишь гостями в этой вселенной, до самого ледяного распыления, которое обозначит конец всех вещей.

Так что прохождение потока нейтрино через Корабль, по сути, и не было событием. Корабль обретался здесь не для того, чтобы составлять некрологические записки о звездах, и не для того, чтобы изучать гранулометрию космического дна. На самом деле высшие функции Корабля давно отключились, и он долгие века дрейфовал в изгнании, в дальнем уголке спирального рукава – там, где, вдали от цивилизованного центра эпантропического[1] пространства, слабо мерцали редкие карликовые звезды. И все же Корабль оставался здесь, дожидаясь, пока что-нибудь произойдет, в бесконечном терпении своих машин, а главное – оснащенный почти неприличным количеством обнаруживающих устройств. Среди них – хитро измышленный механизм, сотворенный, чтобы создавать тончайшие непрямые сигналы при проходе нейтрино.

Механизм помещался в непроглядно темном трюме на глубине и представлял собой каплю жидкого углеводорода весом в несколько сотен миллионов тонн, прозрачнее самой чистой воды; шар, который поддерживался в воздухе за счет сочетания собственной инерции и микрогравитации посреди шахты, тоже расположенной в широком, тихом и темном отсеке.

Пересекая это пространство, нейтрино поляризовали каждый встреченный на пути атом, создав световой эквивалент короткой ударной волны. Эффект был очень скромным – может быть, как огонек, как бледное голубоватое свечение. Хрусталик глаза животного или человека его бы и вовсе не заметил.

Тем не менее этого хватило для фоточувствительных датчиков – тысяч глаз, усеявших металлическую стену, шпионов этого корпускулярного дворца.

Все вместе они встрепенулись и запищали, подавая рутинный сигнал тревоги. Этот сигнал в реальном времени поступил в программу, которая отслеживала датчики. Она с чрезвычайной осторожностью ознакомилась с фактами. Сама она была лишь скромным ночным сторожем, незначительной мыслью, простым ноэмом[2].

Его единственная роль состояла в том, чтобы выслеживать в потоках, пойманных обнаруживающими устройствами, искусственную структуру, коды, языки или любое другое проявление намерения или разума.

До сего момента этим умением было довольно просто пользоваться: слежение никогда не приводило к положительным результатам. Пока Корабль плыл между мирами, погруженный в сон без видений, рои ферми-частиц уже много раз проходили через его корпус, сделанный из никель-рениевого сплава. Такие потоки постоянно приплывали из космоса, в разнообразных формах – от обычных выбросов фотонов до субтильных и дрожащих импульсов гравитационных волн. Дальше этого не заходило. У Вселенной две главные черты: чаще всего она пустынна и в общем предсказуема. За два тысячелетия необходимости обратиться к высшей компьютерной инстанции так по-настоящему и не возникло, тем более что Корабль оставил строгие инструкции: сторожевым ноэмам следовало ограниченно вырабатывать шум и тепло, поддерживая внешнюю оболочку в состоянии, наиболее приближенном к ледяной среде космоса.

Но сейчас… это напоминало связную серию звуков. Не ритмичную, строго говоря, но почти мелодичную. Красивая, неуверенная, атональная музыка – будто бы тревожная додекафонная последовательность. Многие атмосферные явления могли бы создать такую мелодию совершенно случайно.

Но хотя ноэма нельзя было назвать большим меломаном, он обладал сознанием. И сейчас ощущал колебания в виде серии противоречивых импульсов между различными пучками псевдонейронов, составляющих его физическое тело, – и это означало, что ноэм в замешательстве.

Он решил чуть больше задействовать свои возможности по обработке данных. Ячейки памяти подпитали энергией электронные элементы, встроенные в нервную систему машины, которые до этого момента находились в нерабочем режиме. Эти узелки связали ее с другими местными когнитивными сетями. Таких маленьких примитивных разумов тут было много, и каждому из них поручалось наблюдение за определенной системой. Некоторые из этих устройств были простыми, материальными, другие большей своей частью увязали в пространственных измерениях, превышающих три общепринятых. В общем система представляла собой нагромождение слоев, из которых каждый потенциально усложнялся по сравнению с предыдущим; все эти слои встраивались в строгую иерархию и обладали постепенно возрастающей способностью выдавать гипотезы, объясняющие явление, и подделывать их.

Когда требовалась помощь, присоединяли новые модули, создавая более продвинутую версию себя самого. С физической точки зрения новичок таким образом поддерживался той же псевдонейросетью, что и его предшественник.

С типичной надменностью распорядителя он улыбнулся, ознакомившись с данными о проблеме, решил руководствоваться постулатом, что поток нейтрино имеет природную причину, и с помощью множества повторных операций стал искать теорию, способную это подтвердить. Начал с теории больших масс в классической физике: такие фермионы, как нейтрино, занимали в ней определенное место, но не в виде связных пакетов информации. Общий бестиарий астрофизики быстро истощился. Нужно было задействовать большую сложность, что для ноэма означало пробудить более осознанную и изощренную версию самого себя и объяснить ей, что сам он оказался не способен решить задачу. Таким образом давая повод для вычислительного эквивалента насмешливого подмигивания.

Новая итерация, новая серия гипотез: тут уже начали выскакивать в большом количестве космологические единороги, такие как Микроскопические Испарения Черных Дыр, или Тектонический Сдвиг на Поверхности Далеких и Невидимых Нейтронных Звезд.

Но решения все не находилось. Ноэм внимательно изучил последовательность и ритм между крошечными колебаниями света. Он проанализировал уровень энергии в обнаруженных частицах и понял, что их вариации следуют определенной структуре. В широких чертогах своей мысли он начертил диаграммы и сопоставил их друг с другом и с самыми разнообразными теоретическими моделями, которые содержались в огромной памяти Корабля. И – ничего. По-прежнему никакого природного объяснения. Отчаявшись, он обратился к мистической эзотерике квантов, и погружался в нее все глубже и глубже, и уже готовился рассмотреть Чудесные Квантовые Скачки, Маловероятные и в Действительности Ни Разу не Замеченные.

Меньше минуты спустя – минуты, вместившей в себе несколько сотен итераций, – ноэм растолстел, беспрестанно добавляя себе способностей к анализу, но так и