Читать «Дети Йеманжи»

Барабаны гремели. Их звук – низкий, рокочущий – катился из душной темноты тропического леса. Неровный, пульсирующий ритм волнами расходился во влажном воздухе. Океан вибрировал, исходя, словно кровью, серебристым лунным светом, и сама луна висела над ним – огромная и страшная, как в первый день творения. Ориша[1] спускались на макумбу[2], приветствуя смертных, и барабанный бой встречал их на берегу.

– Йеманжа[3]! – крик Нана Буруку[4] разлетелся по пустому пляжу. – Одойя, Йеманжа! Одойя, сестра моя!

В голосе Нана звенела насмешка. Она стояла у самой воды, придерживая подол лилового одеяния. Ветер трепал вуаль из мелкого бисера, открывая тёмное, жёсткое лицо ориша, её холодные глаза, недобрую улыбку победительницы. На груди Нана светилось в лунном свете ожерелье из ракушек-каури.

Над волнами гребнем вздыбилась пена. Йеманжа, Мать всех вод, поднялась из бушующих глубин в своём бело-голубом платье. Моллюски цеплялись за её подол, рыбы и осьминоги бились, запутавшись в складках одежд, жемчуг каплями катился с волос. Лунный свет расстилался перед ней сияющей дорожкой. Лицо Йеманжи было спокойным, слегка печальным. Почти безмятежным.

При виде сестры Нана чуть нахмурилась. Но тут же взяла себя в руки.

– Мне жаль, моя дорогая. Но твой муж останется у меня. Он так решил. Я так решила. Так будет лучше для нас обоих.

Йеманжа молчала. Странная улыбка застыла на её губах.

– Это будет лучше для всех! – повысила голос Нана. – Ошала[5]! Ведь это так, не правда ли?

В полосе света появилась высокая мужская фигура в белых одеждах. Ошала стоял не двигаясь, сжимая в руке свой посох. Молчал. Лица его не было видно под нависающим капюшоном.

Молчание затягивалось. Нана нахмурилась. Повернулась было к белому силуэту рядом – но от воды донёсся мягкий, спокойный голос:

– Не трудись, сестра. Делай что хочешь. Можно было и не… Огун[6]! Остановись! Сын мой, я приказываю тебе!!!

Огромный нож со свистом воткнулся в песок у самых ног Нана. Рука, метнувшая оружие, дрогнула в последний миг, и лезвие лишь разорвало ожерелье на груди ориша и раскроило подол лилового платья. Ракушки, холодно искрясь в свете луны, посыпались на песок. Медленно-медленно Нана повернула голову.

Чёрный подросток не спеша вышел из тьмы. На его некрасивом лице застыло презрительное, враждебное выражение. Мускулистая рука сжимала второй нож.

– Йе, Огун! – насмешливо приветствовала его Нана. – Ты решил мстить за мать? Ты не слышал её приказания?

Огун молчал. Он не обернулся, когда рядом с ним выросла ещё одна высокая фигура. Второй сын Йеманжи поднял руку – и молния, сорвавшаяся с неба, с треском ударила под ноги Нана. Та невольно отшатнулась, зашипев от ярости. Нож Огуна оплавился, превратившись в почерневший сгусток металла. Шанго[7] широко ухмыльнулся, блеснув зубами. Он был почти обнажён, и порывы океанского ветра вот-вот грозились сорвать его красно-белую повязку.

– Разве ты не слышал, мальчик, что велела твоя мать? – Голос Нана чуть заметно дрогнул. – Она не хочет мести! И она права!

– Я этого не слышал! – нахально заявил Шанго. Расхохотался, перекрывая барабанный бой, – и сверкающая шаровая молния со свистом пронеслась перед лицом Нана, опалив её вуаль.

– Шанго! – На море поднялась громадная волна. Влажная пена стремительно накрыла молнию, заставив её зашипеть и погаснуть. На лице Йеманжи впервые появился гнев. Под взглядом матери Шанго сделал шаг назад. Опустил голову. Брат что-то вполголоса сказал ему. Шанго, не поднимая глаз, зло огрызнулся сквозь зубы.

– Прекрасно. Ты ещё способна, как я вижу, унять своих сыновей, – ледяным тоном заметила Нана. – Но удержать мужа тебе не под силу, сестра. Ошала уходит со мной.

– Делай как знаешь, – Йеманжа уже скрывалась в глубине вод, и голос её звучал чуть слышно, сливаясь с шелестом волн. Море успокаивалось. Стихал, растворяясь в воздухе, яростный рокот барабанов. Опустевшая лунная дорожка разгладилась и замерцала спокойно, безмятежно.

Некоторое время Нана недоверчиво смотрела на серебрящуюся гладь воды. Затем чуть заметно скосила глаза. Огун и Шанго исчезли. Лишь высокая фигура в белом одеянии с капюшоном неподвижно стояла в двух шагах.

– Что ж, Ошала, нам пора! – В голосе Нана снова зазвенело торжество. – Идём, муж мой. И помни – ты сам этого хотел.

Ошала протянул ей ладонь. Рука его слегка дрожала.

А море меж тем подходило всё ближе, наполняя воздух терпким запахом солёной воды. Холодные брызги падали на кожу. Запах, запах… Разве может море пахнуть табаком – и ещё чем-то сладким, пряным, чужим? Разве может радуга входить дымящимся семицветьем в воду, пронизывая её насквозь, выпадая на берег тёплым, играющим солнечными искрами дождём? Сейчас барабаны взорвут её сердце, а море – накроет с головой. И тяжёлая, гулкая музыка станет её сутью и душой. И тогда она родится заново. Надо только дождаться… Дождаться, когда солёная вода поглотит её и барабанный гром растворится в её крови. Женская песня, прерывистый голос. Низкий, тяжёлый мужской смех. Вот уже сейчас… Сейчас… Сейчас!..

Эва Каррейра очнулась. Перед глазами был белый потолок её комнаты. За окном слышались голоса, радио, шелест колёс: утренняя жизнь в Рио-Вермельо[8] уже началась. Небрежно скомканное вечернее платье Эвы свешивалось с подоконника, напоминая увядший лепесток чайной розы. На столе, среди кистей и баночек с красками валялись украшения: опаловые серьги и перстень. Мать принесла их вчера, за час до праздника, и настояла на том, чтобы дочь непременно их надела. Браслет из того же гарнитура был всё ещё на запястье Эвы. Раздеваясь перед сном, девушка не смогла его снять: слишком сложным оказался замок.

На вчерашнюю вечеринку Эве смертельно не хотелось идти. Но мать сказала, что это важно для отцовского бизнеса, что его партнёры тоже будут с семьями и что, в конце концов, в восемнадцать лет не появляться на вечеринках смешно! Люди могут подумать, что у четы Каррейра вообще нет дочери! Можно запираться в четырёх стенах, если ты уродлива, толста, глупа и неуклюжа! Но Эва такая красотка, и почему не оказать отцу услугу, не позволить ему похвастаться взрослой дочерью? Вспомнив эти слова матери, Эва невесело усмехнулась. Отказаться от праздника ей было попросту невозможно. Ведь ради того, чтобы передать приглашение, мать даже заговорила с ней! Заговорила впервые за полгода. Впервые после смерти бабушки.

Отца Эва видела очень редко, хотя всё ещё жила с родителями в одной квартире. Бизнес дона Каррейра – недвижимость, строительство и ремонт – требовал его целиком, и отец появлялся дома лишь поздно вечером. Даже в детстве Эвы отец никогда не ходил с ней гулять, не интересовался её успехами в школе, не спрашивал о друзьях. Этот высокий и худой человек с кожей цвета корицы