Читать «Информаторы»

Звонит из Лос-Анджелеса Брюс, обкуренный и загорелый, говорит, что ему жаль. Жаль, говорит, что он не здесь, не со мною в кампусе. Надо было меня послушать, говорит, поехать этим летом на семинар, да еще, говорит, жаль, что он не в Нью-Гэмпшире, и жаль, что неделю не звонил, а я спрашиваю, что он забыл в Лос-Анджелесе, и не напоминаю, что не звонил он два месяца.

Брюс говорит, что Роберт уехал из квартиры, которую они вместе снимали на углу Пятьдесят шестой и Парк-авеню, и теперь сплавляется с отчимом на плоту по Колорадо, а подругу Лорен, которая в той же квартире живет, Роберт оставил с Брюсом на целый месяц, и с тех пор дела плохи. Я не знаю Лорен, но в курсе, какие девушки нравятся Роберту, могу отчетливо ее вообразить и размышляю, каким девушкам нравится Роберт, они красивые и притворяются, будто им плевать, что Роберт в двадцать два стоит почти три миллиона долларов, и я представляю себе эту Лорен, как она лежит на Робертовом матрасе, голову откинула, а Брюс, зажмурившись, неторопливо на ней раскачивается.

Роман, говорит Брюс, начался через неделю после Робертова отъезда. Лорен с Брюсом пошли в «Кафе-Централь», от еды отказались, решили просто выпить и договорились, что один секс, больше ничего. Исключительно потому, что Роберт слинял. Оба сказали, что привлекают друг друга лишь физически, а потом вернулись в Робертову квартиру и легли в постель. Это продолжалось, рассказывает Брюс, неделю, а потом Лорен стала встречаться с двадцатитрехлетним магнатом недвижимости — ст о ит около двух миллиардов.

Брюс говорит, что не расстроился. Но «слегка понервничал», когда брат Лорен Маршалл, только что из Род-айлендской школы дизайна, явился на выходные и поселился в Робертовой квартире на углу Пятьдесят шестой и Парка. Брюс говорит, их роман длился дольше просто потому, что Маршалл дольше там прожил. Маршалл там прожил полторы недели. А потом вернулся на Гранд-стрит, на чердак экс-бойфренда в СоХо, поскольку экс-бойфренд, молодой галерейщик, который ст о ит миллиона два-три, попросил Маршалла расписать три бесполезных столба на чердаке, где они раньше вместе жили. Маршалл ст о ит примерно четыре тысячи с мелочью.

А Лорен как раз перевезла всю свою мебель (и кое-что из Робертовой) к двадцатитрехлетнему магнату недвижимости в Трамп-Тауэр. Тогда же два дорогих песчаных варана Роберта, видимо, сожрали отравленных тараканов и сдохли. Один, без хвоста, валялся в гостиной под диваном, другой скукожился на Робертовом «бетамаксе». Большой стоил пять тысяч долларов, а маленький — подарок. Но Роберт где-то в Большом Каньоне, и потому связаться с ним решительно невозможно. Вот почему, говорит Брюс, он перебрался из квартиры на углу Пятьдесят шестой и Парка в Лос-Анджелес, на вершину Малхолланда к Рейнольдсу, пока Рейнольдс, который, по словам Брюса, стоит парочку фалафелей из «Питы-Хат» без колы, уехал в Лас-Крусес.

Брюс поджигает косяк и спрашивает, чем я занимаюсь, что у меня творится, повторяет, что ему жаль. Я рассказываю про чтения, приемы, что Сэм спала с редактором «Пэрис-ревью», который приезжал из Нью-Йорка на Издательский уикенд, что Мэдисон побрила голову и Клорис решила, что Мэдисон проходила химиотерапию. Клорис отослала свои рассказы знакомым редакторам в «Эсквайр», «Нью-Йоркер» и «Харперс», и все просто офигели. Брюс просит передать Крейгу, чтоб вернул гитарный чехол. Спрашивает, не собираюсь ли я к родителям в Ист-Хэмптон. Семинар почти закончился, говорю я, скоро сентябрь, так что не вижу смысла.

Год назад мы с Брюсом жили в Кэмдене и ходили на семинар вместе. В то лето мы купались по ночам в озере Пэррин, в то лето Брюс расписал мне дверь текстом песни из «Девчачьей узловой»[1]: мне было смешно всякий раз, когда он ее пел, — не потому, что песня смешная, а потому, что он так пел: лицо суровое, но совершенно придурковатое. В то лето мы ездили в Саратогу, видели «Машинки»[2], а в конце августа — Брайана Метро. Пьяное, ночное, теплое, озерное лето. Не виданная мною картина: мои ледяные руки скользят по его гладкой, мокрой спине.

Ласкай себя, говорит Брюс, прямо сейчас, у телефона. В доме тишина. Я отгоняю комара.

— Я не могу себя ласкать. — С трубкой в руке я медленно сползаю на пол.

— Круто быть богатым.

— Брюс, — говорю я. — Брюс.

Он спрашивает о прошлом лете. Говорит про Саратогу, озеро, ночь в питтсфилдском баре — я ее не помню.

Я молчу.

— Ты меня слышишь?

— Да, — шепчу я.

— Связь, так сказать, нормальная?

Я разглядываю рисунок: чашка капучино, из нее пена лезет, а внизу черные буквы, одно слово: будущее.

— Расслабься, — вздыхает наконец Брюс.

Мы прощаемся, я иду к себе, переодеваюсь. В семь меня забирает Рейнольдс, мы едем в китайский ресторанчик на окраине Кэмдена, и Рейнольдс приглушает радио, едва я сообщаю, что звонил Брюс.

— Он знает? — спрашивает Рейнольдс, и я молчу. Сегодня за обедом выяснилось, что Рейнольдс теперь окучивает девочку из колледжа, Брэнди зовут. В голове — сплошной Роберт на плоту, где-то в Аризоне, как он смотрит на фотку Лорен — а может, не смотрит. Я качаю головой, и Рейнольдс прибавляет громкость. Гляжу в окно. Скоро осень, 1982 год.

— Год прошел, — объявляет Рэймонд. — Ровно.

Была надежда, что никто не вспомнит, но чем дальше, тем яснее становилось: кто-нибудь что-нибудь скажет. Просто неожиданно, что Рэймонд. Мы сидим вчетвером у Марио: итальянский ресторанчик в Вествуд-Виллидж, четверг, конец августа. Занятия только в октябре, но сразу видно, что лето уходит, ушло. Делать особо нечего. Тусовка в Бель-Эйр, куда всем, в общем, неохота. Никаких концертов. На свидания никто не бегает. По-моему, кроме Рэймонда, вообще никто ни с кем не встречается. Так что мы вчетвером — Рэймонд, Грэм, Дирк и я — решили поужинать. До меня не сразу доходит, что «ровно» год, но на стоянке по соседству от ресторана я чуть не давлю перекати-поле — оно под колеса шмыгает — и паркуюсь, сижу в машине, вдруг вспомнив, что сегодня за день, очень медленно, очень осторожно иду к ресторану и у дверей торможу, разглядывая меню под стеклом. Все уже приехали. Друг с другом особо не разговаривают. Я пытаюсь поддержать беседу, какая есть: новый клип «Фиксе»[3], Ванесса Уильямс[4], сколько