Читать «Линия красоты»

1

Книга Питера Краудера о выборах уже продавалась в магазинах. Называлась она «Обвал», и изобретательные декораторы «Диллона» оформили витрину с намеком на это стихийное бедствие: по крутому склону из раззолоченных переплетов съезжала к покупателям сияющая миссис Тэтчер. Ник остановился у витрины, постоял, вошел внутрь, чтобы посмотреть книгу. Питера Краудера он видел один раз и кое-что о нем слышал: одни называли его бульварным писакой, другие — Свирепым Аналитиком, и сейчас, листая книгу, Ник неуверенно улыбался, пытаясь понять, какое из определений ближе к истине. Со дня выборов и двух месяцев не прошло, а книга уже на прилавках, — пожалуй, серьезному аналитику такая торопливость не к лицу. Да и в стиле чувствуется какая-то разухабистость. Что же до свирепости, всю ее Краудер приберег для описания неудач оппозиции. Фотографии Ник рассматривал внимательно, но Джеральда нашел только на одной — на групповом снимке «новых членов парламента от Консервативной партии», на котором мистеру Феддену хватило ловкости (или наглости) пролезть в первый ряд. Он улыбался и смотрел прямо в объектив так, словно уже сидел на передней скамье. Широкая улыбка, белый воротничок темной рубашки, пухлый носовой платок, уголком торчащий из нагрудного кармана, — все говорило о том, что этот человек намерен остаться в памяти избирателей. Однако в тексте он упоминался только дважды: один раз — как «завсегдатай светских приемов», и второй — как один из «той, увы, ничтожно малой части тори», которая, «как Джеральд Федден, новый депутат от Барвика», прошла через публичную школу и Оксбридж. Пожав плечами, Ник вышел из магазина — и уже на улице ощутил запоздалую гордость: надо же, он знаком с человеком, о котором написали в книге!

Сегодня в восемь он шел на свидание вслепую и весь душный августовский день провел на нервах, то изнывая от волнения, то позволяя себе передышку в прохладном ветерке эротических грез. Говоря точнее, свидание было не такое уж «слепое».

— Скорее, сильно близорукое, — заметила Кэтрин Федден, когда Ник показал ей фотографию и письмо.

Внешность парня по имени Лео ей приглянулась.

— Мой тип, — сказала она. А вот почерк, резкий и нетерпеливый, заставил призадуматься. Как раз недавно Кэтрин прочла книгу под названием «Графология: читаем мысли по бумаге», полную драматических поворотов и зловещих предупреждений: «Гений или безумец?», «Милашка или психопат?»…

— Смотри-ка, дорогой, какие высокие заглавные буквы, — говорила она, разглядывая письмо. — По-моему, он эгоист.

— А может, просто энергичный и сексуальный? — с надеждой спрашивал Ник.

Кэтрин значительно качала головой, и оба, поджав губы, снова устремляли взор в дешевый листик голубенькой писчей бумаги.

Получив письмо от незнакомца, Ник был обрадован, даже тронут. Однако, правду сказать, сам текст особых надежд не внушал. «Ник! Получил твое письмо. Живу в Уиллсдене (Лондон, Брент). Можем встретиться, поговорить. Напиши, когда, где» — и подпись с огромной, на полстраницы размахнувшейся буквой Л.

В большой белый особняк Федденов в Ноттинг-Хилле Ник переехал несколько недель назад. Жил он в комнате под самой крышей, на «детском» этаже, еще хранящем аромат подростковых тайн и проказ. В одном конце коридора — комната Тоби, в другом — комната Кэтрин, а Ник как раз посередине: братьев и сестер у него не было, и он с легкостью воображал себя третьим, потерянным и найденным, ребенком в этой семье. Впервые его привез сюда Тоби на каникулы — так начались лондонские «сезоны» Ника, долгие волнующие побеги прочь от собственного, далеко не столь богатого и знаменитого семейства, краткие секунды восторга, когда удавалось увидеть Тоби полуодетым. Сам Тоби, должно быть, так и не понимал, почему они с Ником стали друзьями, — просто принимал это как данность. После Оксфорда он почти не бывал дома, а приятеля своего передал с рук на руки гостеприимным родителям и младшей сестре. Так Ник стал другом семьи. И было в нем что-то (он сам как следует не понимал что — может быть, серьезность или скромная, застенчивая вежливость), отчего они сочли, что ему можно доверить дом. А когда Джеральд победил на выборах в Барвике, родном городе Ника, вся семья решила, что более красноречивого совпадения и желать нельзя.

Джеральд и Рэйчел отдыхали во Франции, и Ник уже не раз ловил себя на том, что почти со страхом ждет их возвращения в конце месяца. По утрам приходила экономка, готовила еду на весь день; время от времени забегала секретарша Джеральда с солнечными очками на макушке, забирала внушительные стопки почты. Слуга мистер Дюк («Его светлость» — прозвали его в семье), на все руки мастер, постоянно что-то чистил или чинил в разных углах особняка; обычно его и видно не было. О присутствии садовника напоминало только жужжание газонокосилки за открытым окном. Ник был здесь один — ну, почти один, — и так легко было вообразить себя хозяином этого дома! Он любил возвращаться в этот дом на Кенсингтон-Парк-Гарденс ранним вечером, когда широкая улица еще залита солнцем и дома по обеим ее сторонам взирают друг на друга с ленивой благосклонностью богатых соседей. Любил отпереть зеленую парадную дверь, войти, запереть ее за собой на все три замка — и ощутить тишину и надежность своего убежища. Любил и столовую с винно-красными стенами, и просторную гостиную на втором этаже, и приоткрытые двери белых спален — на третьем. Первый пролет лестницы, выходящей в холл, — из камня, второй и третий — из потемневшего от времени дуба, и, когда поднимаешься, ступеньки чуть скрипят под ногами. Ник представлял себе, как ведет кого-нибудь наверх, показывает дом новому другу, хотя бы этому Лео, так, как будто дом его собственный или однажды перейдет к нему во владение: картины, фарфор, изящно округленная французская мебель, столь отличная от той, к которой он привык в детстве. Но сопровождали его лишь отражения в темном полированном дереве, смутные, как тени. Он изучил весь дом — от высоких застекленных шкафов на чердаке до подвала, сумрачного музея, который Джеральд