Читать «В пьянящей тишине»

Альберт Санчес Пиньоль. Родился в Барселоне в 1965 г. Ученый – антрополог. «В пьянящей тишине» – его литературный дебют.

Нам никогда не удастся уйти бесконечно далеко от тех, кого мы ненавидим. Можно также предпо­ложить, что нам не дано оказаться бесконечно близко к тем, кого мы любим. Когда я поднялся на борт корабля, эта жестокая закономерность уже была мне из­вестна. Однако есть истины, на которых стоит задер­жать наше внимание, а есть и такие, соприкосновения с которыми следует избегать.

Мы впервые увидели остров на рассвете. Прошло тридцать три дня с тех пор, как дельфины перестали следовать за нашей кормой, и вот уже девятнадцать дней у матросов изо рта вырывались облачка пара. Мо­ряки – шотландцы спасались от холода, натягивая длин­ные рукавицы по самые локти. Глядя на их задубелую кожу, невольно вспоминались тела моржей. Для моря­ков из Сенегала это было настоящей пыткой, и капитан разрешал им смазывать щеки и лоб жиром, чтобы защи­титься от стужи. Жир таял на их лицах. Глаза слезились, но никто не жаловался.

– Вон он, ваш остров. Взгляните, у кромки горизон­та, – сказал мне капитан.

Я ничего не мог разглядеть. Только всегдашнее холод­ное море в обрамлении серых облаков вдали. Хотя мы давно плыли в южных широтах, наш путь не был ожив­лен видами причудливых и грозных форм антарктичес­ких айсбергов. Ни одной ледяной горы, ни следа плавучих великанов, этих величественных порождений при­роды. Мы испытывали все неудобства плавания в ан­тарктических водах, но были лишены удовольствия со­зерцать величие этих краев. Итак, мой приют будет там, у самого края ледяной границы, за которую никогда не будет дано заступить. Капитан протянул мне подзорную трубу. А теперь, видите ваш остров? Вы его видите? Да, я его наконец разглядел. Кусок земли в ожерелье белой пены, расплющенный серыми махинами океана и неба. И больше ничего. Мне пришлось ждать еще час. По ме­ре того как мы приближались к острову, его очертания становились все яснее.

Так вот каким было мое будущее пристанище: кусок земли в форме латинской буквы «L», расстояние от од­ного до другого конца которого едва ли превышало пол­тора километра. На северной окраине виднелись гранит­ные скалы, на которых высился маяк. Его силуэт, напоминавший колокольню, главенствовал над остро­вом. В нем не было никакого особого величия, но незна­чительные размеры острова придавали ему значимость поистине мегалитического сооружения. На юге, на сгибе буквы «L», было еще одно возвышение, на котором вид­нелся дом метеоролога. А следовательно, мой. Эти со­оружения располагались на двух концах узкой долины, заросшей влаголюбивыми растениями. Деревья тесно прижимались друг к другу, словно стадные животные, пытающиеся укрыться за телами своих сородичей. Стволы прятались среди мха, который поднимался здесь до колен, – явление необычное. Мох. Его поросль казалась плотнее, чем зеленые изгороди в саду. Пятна мха расползались по коре деревьев, точно язвы прока­женного, – синие, лиловые и черные.

Остров был окружен множеством мелких скал. Бро­сить якорь на расстоянии менее трехсот метров от един­ственной песчаной бухты перед домом было задачей со­вершенно невыполнимой. Поэтому меня самого и мои пожитки погрузили в шлюпку – иного выхода не остава­лось. Решение капитана проводить меня до берега сле­довало считать чистой любезностью. В его обязанности это не входило. Однако во время долгого путешествия между нами зародилась некая взаимная привязанность, какая порой возникает между мужчинами разных поко­лений. Его жизнь началась где-то в портовых районах Гамбурга, но потом он сумел получить датское поддан­ство. Самыми примечательными в его внешности были глаза. Когда он смотрел на человека, весь остальной мир для него переставал существовать. Он классифицировал людей, словно энтомолог – насекомых, и оценивал ситу­ации с точностью эксперта. Из-за этого некоторые счи­тали его жестоким. Мне же кажется, что внешняя суро­вость была его способом проводить в жизнь те идеалы терпимости, которые он тщательно скрывал в тайниках своей души. Этот человек никогда бы не признался от­крыто в своей любви к ближнему, но именно ею были продиктованы все его действия. Со мной он всегда обра­щался с любезностью палача, исполняющего чужой приказ. Он был готов сделать для меня все, что было в его силах. Но кто я для него, в конце концов? Человек, которому до зрелости оставался путь длиннее того, что отделял его от юности, получивший направление на крошечный остров, открытый жестоким полярным вет­рам. Мне предстояло провести там двенадцать месяцев в одиночестве, вдали от цивилизации, выполняя одно­образную и столь же незначительную работу: отмечать силу ветра и фиксировать, с какой частотой он дует в том или ином направлении. Эта служба была регла­ментирована международными договорами в области мореплавания. Естественно, за такую работу хорошо платили. Однако никто не согласился бы жить в такой дали ради денег.

Капитан, я и восемь моряков на четырех шлюпках подплыли к берегу. Морякам пришлось довольно долго потрудиться, выгружая провизию на целый год, а кроме того, сундуки и тюки с моими вещами. Множество книг. Я предполагал, что у меня будет достаточно свободного времени, и теперь хотел заняться чтением, на которое в последние годы у меня совершенно не оставалось времени. Капитан понял, что разгрузка затягивается, и ска­зал: «Ну, пошли». Итак, мы двинулись вперед по песча­ному берегу. Тропинка, – поднимавшаяся вверх, вела к дому. Предыдущий его жилец потрудился сделать вдоль тропинки перила. Куски дерева, которые море отполировало и, наигравшись, выбросило на берег, были в беспорядке воткнуты в землю. Может, кому-то пока­жется невероятным, но именно эти перила заставили ме­ня впервые задуматься о человеке, которого предстояло сменить. Это был некий конкретный человек, след воз­действия которого на природу сейчас возник перед мои­ми глазами, каким бы незначительным он ни был. Я так подумал о нем, а вслух сказал:

– Странно, что метеоролог нас не встретил. Он дол­жен быть без ума от радости, что приехала смена.

Как это часто случалось во время моего общения с ка­питаном, едва я произнес эти слова, мне стало ясно, что го­ворить их было бессмысленно: он уже знал, что я ему ска­жу. Мы