Аделаида открыла глаза и посмотрела на картину, которая висела на противоположной стене. Два прямоугольника один над другим – сверху оранжевый, снизу фиолетовый. Марк Ротко. Конечно, оригинал (Аделаида улыбнулась).

Она лежала под светло-голубой простыней на большой двуспальной кровати. За окном шумела улица. Рядом, за приоткрытой дверью в ванную, лилась вода.

Тихий центр. Но гостиница не самая статусная.

Боится, что его кто-нибудь узнает? Но он же не москвич, кто вообще может его здесь знать? Или просто решил сэкономить?

Если так, то фу-фу-фу.

Вода перестала литься, Глеб вышел из ванной, вытираясь полотенцем.

– Доброе утро!

– Ты уже проснулась? – Он как будто испугался. Торопливо намотал полотенце на бедра.

– Чего ты стесняешься? Забыл, что мы тут делали всю ночь?

Мужчины очень стеснительные.

– Я – нет. Просто… Мне нужно идти. Он не любит, когда опаздывают.

– Да, мой муж не любит, когда опаздывают. Во сколько вы встречаетесь?

– В десять тридцать.

– У тебя еще куча времени. Здесь пять минут пешком. Дай мне посмотреть на тебя.

Мускулистое, крепкое тело. Кубики на животе. Мышцы бугрятся. Красивое лицо. И голая, как бильярдный шар, голова.

Он, кажется, этого тоже стеснялся.

Мужики дураки. Они думают, что их украшают волосы на голове. Или часы на руке. Или машины, на которых они ездят. Нет, вовсе нет. Есть только одно, что по-настоящему ценят женщины.

Это великодушие. Способность бесконечно понимать и прощать.

Великодушен ли Глеб?

– Глеб, ты великодушен?

– Что?

– Ничего. Иди сюда.

Он подошел.

Она откинула простынь.

– Смотри.

Он смотрел.

У нее короткая стрижка, которая, однако, не делала ее похожей на мальчика. У нее смуглая кожа. У нее маленькая грудь и плоский живот. У нее длинные ноги. Она горячая, как печка. Нормальная температура ее тела – 37 и 1. В детстве с такой температурой можно было не идти в школу.

– Нравится?

Он судорожно сглотнул слюну так, что его кадык дернулся.

– Очень.

Она медленно отодвинула колено в сторону, раздвигая ноги.

– А так?

– Еще больше нравится.

– Иди сюда.

– Аделаида, он не любит, когда…

– Иди сюда, я сказала.

Она села на кровати, протянула руку, взялась за край полотенца и одним движением сдернула его. Полотенце упало на пол.

– Иди в меня.

И он вошел.

Некоторое время спустя – не очень долгое, хотя они не смотрели на часы – они лежали на постели рядом, голые, мокрые от пота, усталые.

– Почему ты хочешь, чтобы я уничтожил твоего мужа?

– Знаешь, сколько мне лет?

– Не хочешь об этом говорить? Переводишь разговор?

– Нет. Сколько мне лет?

– Двадцать пять?

– Двадцать два.

– Ты выглядишь старше.

– Я с ним уже почти восемь лет.

Он приподнялся на локте и с изумлением посмотрел на нее.

– Что? Получается, что тебе было…

– Четырнадцать.

– Но как… как так получилось?

– Вот так.

– Ты же не из Москвы, я так понимаю.

– Да, я родилась в Твери.

– Я там был. Красивый город.

– Красивый, если смотреть на него из окна машины. Если там жить – то не очень. Мне там было скучно. Я хотела увидеть мир.

– Увидела?

– Да. Эту часть сделки он выполнил в точности. Я была почти в ста странах. В то время он очень много ездил.

– Подожди. А твои родители?

– Он им заплатил.

– Сколько же нужно заплатить, чтобы они отдали собственную дочь…

– Они понимали, что так будет лучше для меня. И это был мой собственный выбор.

– Я не понимаю. Как…

– В Твери мы жили в однокомнатной квартире на окраине. Знаешь, где мы живем сейчас?

– В центре?

– В центре… Нет. Мы живем за городом. В пионерлагере.

– Это… какой-то ваш московский сленг? Я не понимаю.

– Что ты не понимаешь? Он купил бывший пионерлагерь. С корпусами, бассейном, спортзалом, даже площадка для линеек сохранилась и флагшток, где каждое утро поднимали знамя. Мы живем в бывшем корпусе. Раньше там отдыхали пионеры, а теперь там живем мы. Конечно, там все переделано внутри… Но это пионерлагерь.

– Круто, – пожал плечами он.

– Мне надоело. Я хочу двигаться дальше.

– А деньги?

– А что деньги?

– Если у меня все получится… он потеряет все.

– Когда мы стали жить вместе, он открыл счет в банке на мое имя. Не в «Сбербанке», сам понимаешь.

– Разумеется.

– И за каждый прожитый вместе с ним год он клал на этот счет довольно крупную сумму. Я богаче тебя.

– Он не может их у тебя отнять?

– Нет. Только я могу снять эти деньги. Когда ты отнимешь его фирму, он сам меня отпустит. У него своеобразные понятия об этике. В каком-то смысле очень старомодные.

– Мне кажется, ты его до сих пор любишь.

– Нет. И никогда не любила. Но он мне нравился. И продолжает нравиться. Просто теперь он мне мешает. Ограничивает мой дальнейший рост.

– Понятно. И что ты будешь делать?

– Поеду учиться. Я же так и не окончила школу. Все эти поездки…

– Куда поедешь?

– В Барселону. Или в Лондон. Мало ли в мире мест, где можно чему-нибудь научиться.

– А что будет с нами?

Она улыбнулась.

– Ничего.

– Ничего?

Он повернулся к ней и провел большим пальцем по ее плечу. Как пианист проводит рукой по клавиатуре.

– А я думал, мы сможем быть вместе. После того как…

– Нет.

– Почему?

– После того как вы уберете Валентина, ты переедешь в Москву.

– Очевидно.

– И тебе придется перевезти семью.

Он помрачнел.

– Извини, что напомнила. Придется найти работу жене. Устроить детей в школу. Тебе придется пустить здесь корни. И то, что между нами… одно дело – небольшая интрижка в командировке, к тому же весьма полезная для бизнеса. И совсем другое – замутить серьезный роман под боком у жены. Женщины это чувствуют.

– Неправда. Моя жена ничего