Нам думалось, что после этого тревожного сигнала сверху последуют соответствующие приказы и распоряжения. Но их не было.
В эти дни в дивизионном клубе армейский лектор- международник авторитетно заявил:
— Гитлер боится Красной Армии и на всякий случай страхуется — сосредоточивает войска на восточной границе. — Он эффектно вскинул руку: — Страх, а не сила по ту сторону кордона!
Эти слова успокоили нас. И случай с диверсантами нами рассматривался как обычное происшествие на границе.
По-прежнему, не меняя ритма, мы продолжали укреплять рубеж, нести охрану его и совершенствовать боевую выучку. А на той стороне, по всему было видно, к чему-то усиленно готовились. С западного берега Прута доносились подстегивающие выкрики, лязг гусениц, шум моторов.
2
В ночь на 12 июня с румынского берега к нам приплыл молдаванин. Стоя перед нами, он дрожал. И дрожал не потому, что промок: ночь была на редкость теплая…
Замполит Василий Шугаев, всегда чуткий, доброжелательный, сейчас смотрел на перебежчика прищурившись. Старший политрук явно не верил ему. Ночного гостя задержали разведчики, находившиеся в секрете. Еще не известно, куда бы он пошел, если б не попался. Может, лазутчик?
— Обыскать, — шепнул старший политрук и кивнул на пухлый брючный карман молдаванина.
Я медлил. Один неосторожный шаг — и перебежчик может не сказать нам всего, что знает. Возможно, он и дрожит потому, что опасается: поверят или не поверят?
Приветливо улыбаюсь, а сам мучительно думаю: «Враг или друг?»
Сначала говорил он торопко, сбивчиво, подергивая бровями. Раскурив предложенную папиросу, внимательно взглянул в мои глаза, и речь его стала спокойнее.
Молдаванин Маркауцы учился в одесской школе. Дружил с русскими ребятами, полюбил Пушкина, Гоголя и до сих пор читает их произведения на русском языке. Слушая его, я невольно подумал: «Именно таких, побывавших в Советском Союзе, знающих русский язык, и засылает к нам иностранная разведка».
Яркая автомобильная лампочка освещала палатку, стол и чистый лист бумаги. Я не записывал, боясь нарушить непринужденность нашей беседы…
— Да вы садитесь, согрейтесь чайком, — подал я термос.
Он поблагодарил, опустился на угол табурета и, принимая кружку с чаем, первый раз улыбнулся:
— Обещал жене не расставаться с кольцом… — Он вытащил из кармана брюк мокрый носовой платок, завязанный узлом.
Блеснуло толстое обручальное кольцо. Подозрительный карман перестал быть подозрительным. И все же думалось: «А что, если актерствует?»
Замполит, сидя за столом, толкнул меня ногой, давая понять, что к нам залетела редкая заморская птаха.
И все же хотелось верить перебежчику. Его рассказ не противоречил нашим наблюдениям за правым берегом Прута. Оттуда доносился не только рокот танков, но и плач румынской деревни: крестьян выселяли подальше от границы. Трудно было поверить, что наши «мирные» соседи готовились к большим маневрам, о чем сообщила зарубежная печать. Этак «маневрируя», Гитлер захватил Австрию, Чехословакию, Польшу, Францию, Югославию и Грецию. Конечно, русский каравай сразу не проглотишь: можно подавиться. Но чем черт не шутит!
В бухарестском ресторане Маркауцы слышал, как пьяный немецкий офицер просвещал румынского: «Русские абсолютно не готовы к защите. Мы похороним их молниеносно. А вам на закуску — Одессу».
Пришелец чувствовал, что один из нас не верит ему. Он демонстративно обращался только ко мне:
— Прошу вас, капитан, не надо моей фамилии в печати. Там, — он указал в сторону границы, — моя семья. Фашисты расстреляют всех, если узнают…
— Понимаю! — ответил я.
Маркауцы — железнодорожник. Исколесил Румынию, сопровождал цистерны с бензином в Польшу, знал, куда идут военные эшелоны, расположение армейских складов, места скопления войск. График доставки горючего воинским частям позволил ему определить день вторжения на русскую землю…
— Это произойдет 21 июня!
На миг представилась картина внезапного удара, и меня охватил холодок. Внезапность — большой козырь в любой битве. Замысел Гитлера коварный. Мой собеседник говорил о том же:
— Гитлер бандит! Не верьте ему! Ударит в спину! Предупредите Москву. Немедленно предупредите!..
Выходило, что Гитлер заключил с нами пакт о ненападении ради внезапного нападения.
Поблагодарив молдаванина за благородный поступок, я, не теряя времени, отвез его в штаб дивизии.
Оттуда через некоторое время пришел приказ: в случае провокации — ответного огня не открывать.
Приказ этот выполнялся строго. Немецкий разведчик летал вдоль границы и нагло фотографировал наши укрепления. А советские зенитки и самолеты не мешали ему вести воздушную разведку.
Многие из нас только пожимали плечами. Не стану кривить душой, я тоже в какой-то мере смирился с обстановкой благодушия, хотя не без тревоги ожидал 21 июня.
Обычно на воскресенье я уезжал к семье в Хотин. Но в субботу 21 июня не поехал. Наблюдательные посты и дозоры сообщали о передвижении войск на противоположном берегу. Это беспокоило…
Наш отдельный разведывательный батальон, которым я командовал, располагался по самой границе. Мотострелковая рота лейтенанта Романенко находилась в полевых сооружениях, танковая рота лейтенанта Тихонова укрылась в роще восточнее погранзаставы, кавалерийский эскадрон соседствовал с нею. Бронерота была в тылу.
Решил побывать в подразделениях. Направился к кавалеристам. Командир эскадрона старший лейтенант Коробко после доклада попросил разрешения послать разведку на ту сторону реки.
— Погоди, не торопись. Придет твое время. А пока наблюдай и прислушивайся.
Я знал, что эта форма разведки не по нутру Коробко, но приказал больше ничего не предпринимать.
— Проведи меня к твоим секретам. Кто на левом фланге?
— Командир отделения Сысоев, с ним бойцы Бердникович и Иванов.
— Пойдем к ним.
Красноармейцы располагались в хорошо замаскированных окопах. Высокий, стройный командир отделения Сысоев доложил:
— Секрет номер два, старший — командир отделения Сысоев. В секторе наблюдения за последние три часа появилась новая цель — группа пехоты в составе 20 человек, окапывается…
— Где? — спросил я.
— А вон, левее бугра, что в двухстахпятидесяти метрах от берега.
Наклонившись к бойнице, я увидел солдат в форме мышиного цвета, орудовавших лопатками.
— Продолжайте наблюдение и обо всем докладывайте, — сказал я Сысоеву.
Взглянув в сторону Бердниковича, который лежал рядом с Ивановым и зорко всматривался в противоположный берег Прута, я заметил, что лицо его было строже обычного, исчезла беззаботность.
— Как дела, товарищ Бердникович?
— Хорошо, товарищ капитан, — тихо ответил он.
— Как Герман?
— Второй день не вижу, у коноводов он, соскучился по нему.
— О коне позаботятся, — успокоил я его.
Вечер провел с бойцами. Вместе с ними смотрел картину «Трактористы». Фильм не без веселых сцен. Но мне было не до смеха: на экране тарахтели колхозные машины, а мне чудилось, что за моей спиной рокочут вражеские танки.
Из кино возвращался вместе с Шугаевым. Шли молча и слушали последние известия по радио. Голос московского диктора сообщал вести с полей и заводов. Старший политрук многозначительно заметил;
— Ну вот, Александр Андреевич, и двадцать первое укатило. Бессараб-то провел!..
Пришлось промолчать. Ночью не раз