Нет, это не провокация! С противоположного берега ударили пушки. Сначала снаряды рвались на укрепленной полосе, затем задели и наш лагерь.
Я рванулся к телефону. Связи нет! Фашисты бомбили спящие города. Дым и зарево взвились над Черповицами, Хотином, Каменец-Подольском.
Как же быть? Открыть ответный огонь — нарушение приказа. А «юнкерсы», отбомбившись, снизились и из пулеметов обстреляли нас.
Ни артналет, ни удар авиации не вызвали среди личного состава батальона паники — многие бойцы и командиры участвовали в прорыве линии Маннергейма и получили хорошую боевую закалку. Но всех тяготила паша пассивность. Среди разведчиков уже были убитые и раненые. Это заставило меня действовать. Я послал Курдюкова в штаб дивизии. Эскадрон вывел в район укрытия, мотострелковую роту привел в боевую готовность, а танкам приказал открыть огонь по фашистам.
Так началась для меня и моих сослуживцев Великая Отечественная война.
И тогда, и много лет спустя я не раз вспоминал Маркауцы. Обидно, что мне не удалось ближе познакомиться с железнодорожником из Румынии. Я не успел даже записать его имени, а дивизионный архив первых месяцев войны погиб.
Хочется сказать доброе слово не только о Маркауцы. Все, кто своевременно сообщал нам об опасности, заслуживают этого. Ведь эти люди не военные разведчики, выполняющие свой служебный долг. Ими руководила гуманная идея — предупредить народ, которому грозит внезапное нападение, помочь сорвать коварные планы агрессора. Ради человечности и человечества они рисковали своей жизнью, родными, а подчас и родиной.
3
Поздно вечером позвонили от полковника А. Н. Червинского. Командир 164-й стрелковой дивизии вызывал к себе. Я ехал и гадал зачем.
С первого дня войны солдаты Антонеску пытались прорвать нашу оборону вдоль Прута, но безуспешно. К концу недели их активность спала, и на границе воцарилось относительное затишье. Даже не верилось, что на главном направлении немцы продвигаются по тридцать километров в день.
Мы понимали, что покой на участке нашей армии временный.
Штабные землянки дивизии располагались на восточной окраине деревни Доликяны. Я ожидал встретить у Червинского командиров полков, но он сидел за картой один. Чем-то озадаченный, полковник машинально включил электрический свет, хотя вечерняя зорька за окном еще не потухла.
Мне бросилась в глаза резкая перемена во внешности комдива. Невысокий, жилистый, подвижной и быстрый на слово, он на этот раз вяло протянул руку и как-то безучастно предложил сесть.
— Как настроение у бойцов?
Его вопрос окрылил меня. Все мы, советские воины, готовились бить врага только на его земле. Я верил, что наша дивизия в конце концов перейдет к активным действиям. У меня даже голос зазвенел:
— Готовы выполнить любое задание!
— Это хорошо, капитан. А вот населению не помогаешь. Только что новоселицкие женщины…
Он не договорил. Его отвлек телефонный звонок. Полковник взял трубку:
— Червинский…
Но по мере того как он слушал, на его лице опять заметной тенью легли бессонные ночи. Вдруг он резко крикнул в трубку:
— У тебя не разведчики, а… Повтори поиск! Всё!
Повернувшись спиной к телефону, комдив продолжал с раздражением:
— Ситуация! На Южном фронте немцы и румыны сосредоточили двадцать четыре дивизии и пятнадцать бригад. Где они нанесут главный удар? Нужен «язык». И такой, чтобы кое-что знал. А разведчики таскают каких-то кретинов.
Полковник бросил сердитый взгляд на телефонный аппарат. У меня мелькнула догадка: «„Язык“! Вот зачем вызвал».
Но командир дивизии вернулся к прерванному разговору:
— Да… Так вот, новоселицкие женщины жаловались: ни хлеба, ни продуктов у них, А за порядок в Новоселицах отвечаешь ты…
Некогда мне было в разгар военных событий заниматься житейскими делами. Однако приказ есть приказ. В тот же вечер вместе с Курдюковым отправились мы в Новоселицы. Местечко, особенно район станции, румыны каждый день обстреливали из тяжелых орудий. Но сейчас на улицах было тихо и безлюдно.
Нашли пекарню. Дверь нам открыл сторож с огромным рыжим котом на плече. Он поведал: начальство улепетнуло, кладовщик ключи с собой забрал, печи вторую ночь холодные…
— Хотели бабы сами склад открыть, да не тут-то было: не дверь, а броня, что на крейсере. Был у нас такой случай на флоте…
Случай, возможно, интересный когда-то произошел, но слушать было некогда. Я извинился и попросил старика показать, где склад с мукой. Старик оказался прав: толстая железная дверь была закрыта на висячий и внутренний замки.
— Вот бы сюда Иванова! — заметил коновод. — Николай любой замок отомкнет…
Я послал Андрея за Ивановым, а сам решил обойти постройку. Длинное глухое здание, из серого камня, с двумя вентиляторами, под красной кирпичной крышей. К нему примыкал низкий забор, за которым светились окна приземистой мазанки.
Во всем городе ни огонечка — всюду маскировка, а тут два светящихся окна и даже без занавесок. Я постучался. Случай свел меня с братьями-железнодорожниками. Они только что вернулись из трудного рейса. Севернее Львова к их товарному поезду привязались немецкие самолеты, потом обстреливали танки. И все же они угнали паровоз, под обстрелом отцепив разбитые вагоны.
Старший брат, машинист, обрадовался моему приходу и попросился к нам добровольцем:
— Не подведу.
Он был краток и решителен. А младший, помощник машиниста, по-бабьи отговаривал брата:
— Куда лезешь, Паша?! Все это зря! У немца всего больше — и на небе и на земле. Он прет без удержу! Нам скоро крышка!
Хотелось осадить паникера, разъяснить ему, что успехи гитлеровцев временные, но в данный момент было не до разговоров.
— Вы, случайно, не знаете, — обратился я к братьям, — кладовщика соседней пекарни?
— Мамалыгу? Как не знать! Рядом живет…
— Он что, эвакуировался вместе с семьей?
— Может, и сбежал, — пожал плечами старший брат, — только кто-то из них остался. Сейчас мы проходили, так за оградой собака лаяла: кто-то же ее кормит.
— Факт, кормит! — подхватил младший брат. — Я Мамалыгу знаю! Он не только дом — окурок на землю не бросит. В коробочку откладывает. Да и зачем ему бежать? От кого бежать? До Советской власти он тут работал агентом фирмы румынских вин. А кто вам сказал, что он удрал?
Моя ссылка на сторожа пекарни заставила братьев призадуматься. Старик, бывший моряк Черноморского флота, пользовался доверием Кругловых. Павел заявил:
— Ну раз дед сказал, значит, Мамалыга в самом деле снялся с якоря.
— Снялся! А куда? И надолго ли? — Младший брат вытер мокрые руки и подошел ко мне: — А зачем он вам?
История с ключами и закрытым складом еще больше растревожила братьев. Они уже слышали от сослуживцев о том, что в городе нет хлеба. Но не знали причины. Несмотря на смертельную усталость, Павел первым предложил свои услуги:
— Подкараулить надо. Он, поди, ночью придет…
— Факт, придет! — поддержал младший и поднял палец: —