Читать «Еретик»

Карие глаза смотрели из-под кустистых бровей хладнокровно. Рука твердо сжимала широкий армейский нож, готовая рвануться в сторону и оставить на горле лейтенанта кровавый след. В густой бороде хищно блестел оскал.

– Опустить оружие, – выдохнул взмокший лейтенант.

Островский выполнить приказ не спешил, искал выход. Их, солдат, пятеро. Лейтенант не в счет: с колен атаковать неудобно, к тому же командир, похоже, обосрался. Боевиков – трое. Склонить оружие – верная смерть. Горцы беспощадны к врагам, особенно к русским. Атаковать, значит, потерять командира.

Хотелось обернуться к товарищам: найти поддержку или уловить пару сигналов, раскрывающих план атаки, – но это значило на пару секунд утерять из виду боевиков.

Островский кожей ощутил, как солдаты по обе стороны от него опустили автоматы, выругался про себя.

– Ну, а вы что же? – спросил Магомаев и дернул лейтенанта за волосы, отчего подбородок командира задрался.

Это «вы» несказанно обрадовало Островского: он не один.

– Сдерживающая сила, – ответил Островский как можно ровнее. – Два на два – гарантия, что ни одна из сторон не атакует.

Магомаев качнул головой, в глазах мелькнуло одобрение.

– Вставай! – рявкнул боевик и рывком поставил пленника на ноги.

– Мать твою, Островский, ты что делаешь? – заскулил лейтенант. – Отдай им оружие, пусть уходят.

Магомаев осклабился. Он понимал, что Островский уже попрощался с командиром. Лейтенант умер бы в любом случае, поэтому важнее было сохранить группу. Тем не менее Магомаев счел нужным предупредить:

– Если я услышу, что нас прэследуют, вашему главному – конэц.

Магомаев прикрылся лейтенантом, как щитом, и медленно отступил в заросли. За ним ретировались и боевики.

Солдаты стояли на поляне, открытые невидимому врагу. Островский чувствовал себя голым. Кожу покалывало, точно с десяток стволов метил ее продырявить. Буйство зелени рассредоточивало внимание. Островский закрыл глаза.

В кронах шелестел ветер, где-то впереди шуршала палая листва под ногами боевиков. Хрустнула ветка в стороне.

– Ложись! – заорал Островский.

Кто упал, кто присел. Один замешкался и принял на себя автоматную очередь. Островский открыл ответный огонь, скомандовал:

– В укрытие!

Островский водил стволом автомата вслепую. Пули срезали кусты, выбивали труху из стволов деревьев, взметали палую листву. Противник был вынужден зарыться в землю.

Рожок опустел. Островский отточенным движением вставил второй, притянутый к пустому изолентой.

Загрохотало со стороны отхода боевиков. Левую бровь обожгло, толкнуло в плечо, в лицо прыснули фонтанчики земли. Тут же огрызнулись автоматы за спиной. Товарищи надежно спрятались в тени леса и били по зарослям, давая Островскому возможность уйти из-под обстрела. Островский бросился к своим, спотыкаясь, чуть не на троих. Укрылся за старым бугристым вязом.

Наступила тишина.

– Эй, ты слышишь меня?

Артем махал ладонью перед глазами. Я заморгал, посмотрел на друга, на кавказцев у бара, опять на Артема. Попытался улыбнуться, но лишь дернулся уголок рта.

– Извини. Так о чем ты?

Артем оглянулся и понял причину моего забытья. Пожал плечами и повторил:

– Как Люда?

Вопрос снова прошел мимо. Я все еще кипел в чеченском водовороте. В задумчивости уставился на свое отражение на кружке пива. Видок у меня внушительный: мощный лысый череп, шишковатые надбровные дуги, левую рассекает шрам, суженные, отягощенные тревогами глаза, от крупного носа тянутся вниз лучики морщинок – выражают недовольство жизнью, широкие скулы, тяжелый подбородок, крапинки двухдневной щетины. «Тертый калач», - говорят про таких. А в Чечне я был еще юнцом. Хотя можно ли назвать молодого парня, выросшего в лихие девяностые, юнцом? «Дворовые университеты» быстро выбивали детскую наивность, ставили характер.

– Не хочешь об этом? – истолковал по-своему мое молчание Артем. – Леху видел.

– Которого? – буркнул я и отхлебнул пива.

– Кривого. В золоте купается.

– Да и хуй с ним.

Деньги для меня – болезненная тема. Еле насобирал на лечение дочери, только вздохнул с облегчением – Машутка пошла на поправку, – как заболела жена. У обоих рак. У дочери – крови, у жены – груди. Думал, такое не бывает, молния дважды не бьет в одно место. Поди ж ты…

– Говорит, с Зоны приехал, – продолжал Артем.

– За что сидел? – удивился я.

Леху я знал хорошо. Дружили в детстве. Одни из первых диггеров в Брянске. Потом через Леху на московских вышли, там интереснее. Сколько шахт, сколько заброшенных зданий да коллекторов мы облазали. Метро-2 – мечту любого диггера – искали. Были мы в Москве и в те печальные дни, когда террористы захватили «Норд-Ост». До того дня власти внимания на нас не обращали. На режимные объекты мы не совались, никому не мешали. После Чечни я диггерство забросил как детскую забаву. Октябрь 2002-го заставил тряхнуть стариной. Помню, как Леха прискакал ко мне и выпалил:

– Собирайся! Едем в Москву.

Услугу спецназу мы оказали неоценимую, а вот наградили только военных. Да и черт с ними. После «Норд-Оста» я уехал на заработки в Сибирь, потом нелегкая и вовсе на Крайний Север занесла. Жизнь там лагерная, зато платили в два раза больше, чем в Брянске. За это время с Лехой я не виделся ни разу.

На мой вопрос, как Леха угодил за решетку, Артем засмеялся:

– Да не с той зоны. В Чернобыльской был он. Говорит, два года отслужил.

– По контракту?

– Ну да.

– Сумасшедший. Чего ему в России не сиделось?

Перед глазами встали люди в хэбэшках, дозиметрист, застывший с прибором. «Переселяться вам надо», - заключил тогда военный. Так цветущее село, моя малая родина, превратилось в зарастающее бурьяном прошлое. Несмотря на пугающие мифы о радиации, с нажитых мест снялись далеко не все. В основном остались старики.

Подростком я каждое лето навещал бабку с дедом. Каждый год Чернобыльская катастрофа напоминала о себе: ветшающими домами, пустыми хатами, число которых росло в геометрической прогрессии. Все наводило уныние: обмелевшая речка, затянутое ряской озеро, покосившиеся избы, сгоревшая церковь, улицы, где старики на скамейках как неотъемлемая часть ландшафта, плохо показывающий телевизор с крохотным выбором каналов, узкие тропы среди травы по пояс. Так выглядела зона с правом на отселение. Уровень радиационного загрязнения в нем несравним с зоной отчуждения и все же наложил ощутимый отпечаток на здоровье и судьбы людей.

– Не знаю, сумасшедший или нет, – ответил Артем, – но Зона его озолотила. Квартиру купил, на «Лексусе» ездит, в Штаты собрался.

– Неужели платят так хорошо?

– Вряд ли. Ты ведь видел по новостям, какие чудеса там творятся.

– Лишь бы до нас не дошли, – пробормотал я.

Перед глазами, как наяву, стояли влажные уборки комнат и вечера у радио. Молодежь пыталась ловить «Голос Америки», ведь именно благодаря нему в российской глубинке узнали о катастрофе восемьдесят шестого.

– Удивительное дело: последний реактор остановлен в двухтысячном, так? – рассудительно начал Артем. – Что же тогда взорвалось в две тысячи шестом? Как думаешь, опять ученые намудрили?

– Не знаю и знать не хочу. Пойму я причину и что, поможет чем? У меня своих проблем невпроворот.

Кавказцы оживились. Тарабанили что-то на своем и смеялись, жадно поглядывая на стоявшую неподалеку девушку.