Читать «Дневник Ласточки»

Просыпаюсь в темноте и ничего не понимаю. Где я? Что со мной? Ничего не помню. Я ребенок? Или взрослый? Мужчина или женщина? Виновен или не виновен? И почему так темно? Это ночь или я в камере?

Четко знаю только одно: я живой. А что это такое – ощущать себя живым, если ничего больше о себе не знаешь?

Это значит испытывать страх.

Он быстро сменяет ощущение полной свободы – эту короткую утреннюю амнезию. Я – младенец, умеющий говорить. И способен выразить словами открытие, сделанное при рождении: нас выталкивают в ужас бытия.

Такие мысли приходят только сразу после пробуждения.

Затем встаешь, ищешь дверь, как в отеле.

А потом память молниеносно возвращается в тело, и просыпается то, что занимает в нем место души. Ты успокоен и разочарован: так вот ты какой, да, ты всего лишь такой.

Тут же вспоминаешь географию своей тюрьмы. Рядом с моей спальней умывальник, я включаю ледяную воду. Почему мне так нравится мыть лицо холодной водой? Затем – ритуальный маршрут. У каждого свой: кофе-сигарета, чай-тост или прогулка с собакой. Маршрут выбираешь такой, чтобы по дороге как можно меньше бояться.

Потому что постоянно борешься со страхом. И придумываешь разные уловки, чтобы о нем забыть: воображаешь, что зовут тебя так-то, работаешь ты там-то, профессия у тебя такая-то.

А страх исподтишка все точит и точит. И ты не можешь заставить его замолчать. Тебе кажется, что зовут тебя так-то и профессия у тебя такая-то, но ведь когда ты проснулся, ничего этого не было. Может, потому что ничего этого и нет.

Все началось восемь месяцев назад. Я пережил такое глупое разочарование в любви, что об этом лучше не говорить. Мало того, что я страдал. Я стыдился того, что страдал. Чтобы изгнать боль, я вырвал себе сердце. Операция прошла безболезненно, но не помогла. Боль не исчезла. Она растеклась по всему телу, я ощущал ее везде – на коже и под кожей, в глазах, в ушах. Органы чувств стали мне врагами, постоянно напоминая о той дурацкой истории.

Тогда я решил убить чувства. Я отыскал в себе внутренний выключатель и погрузился в мир «ни жарко ни холодно». После этого сенсорного самоубийства у меня началось новое существование.

Никакой боли я теперь не ощущал. И ничего другого тоже. Свинцовый панцирь, который мешал мне дышать, исчез. Вместе со всем остальным. Словно я погрузился в небытие.

Но облегчение вскоре сменилось смертельной скукой. Я попытался повернуть свой внутренний выключатель обратно, но у меня ничего не получилось. Я всполошился.

Музыка, которая прежде мне нравилась, теперь меня совершенно не трогала. Даже удовлетворение основных потребностей (еда, питье, ванна) не доставляло никакой радости. Я был кастратом во всех отношениях.

Исчезновение эмоций меня не тяготило. И голос матери по телефону тревожил не больше, чем протекший кран. Я перестал о ней беспокоиться. И так было даже лучше.

А вот все остальное у меня не ладилось. Жизнь превратилась в смерть.

Выключатель щелкнул благодаря альбому группы «Радиохед». Он назывался Amnesiac. Название подходило к моему нынешнему состоянию, ведь у меня была амнезия чувств. Я купил диск. Слушал и ничего не испытывал. В то время никакая музыка на меня не действовала. Я уже пожал было плечами, решив, что потратился на еще один час пустоты. Но тут началась третья песня, судя по названию – что-то о вращающейся двери. Череда скупых непонятных звуков. И названа правильно – навевает мысли о странном влечении маленького ребенка к вращающимся дверям: попав в такую дверь, он никак не может из нее выбраться. Вроде бы ничего особенного, но к глазам вдруг подступили слезы.

Может, это потому, что в последние недели я вообще ничего не ощущал? С чего это я так расчувствовался? Я дослушал альбом до конца, но остальные песни не вызвали во мне ничего, кроме вялого любопытства, какое бывает всегда, когда слушаешь что-нибудь новенькое. Тогда я снова включил ту самую, третью песню – и весь затрепетал. Обезумев от благодарности, я откликался на эту скупую мелодию, словно на итальянскую оперу, всем внезапно оттаявшим телом. Я снова и снова нажимал на «повтор», смакуя это чудо.

Я словно освободился из тюрьмы и полностью отдался наслаждению. И как ребенок, плененный вращающейся дверью, я без конца двигался по замкнутому кругу. Говорят, декаденты стремились привести в смятение все чувства, у меня же функционировало лишь одно-единственное, и через эту брешь я упивался дарованным мне блаженством. Нет большего счастья, чем найти способ забыться.

После этого потрясения я понял: меня способно взволновать только что-то из ряда вон выходящее. Банальные человеческие радости, печали, любовь, ностальгия, гнев по-прежнему обходили меня стороной. Меня трогало лишь то, что выходило за рамки привычных категорий «хорошо» или «плохо». Чувства, которые я способен был испытывать, не имели ничего общего с традиционными представлениями о добре и зле.

Слух вернул меня в стан живых. Я решил приоткрыть еще одно окно в жизнь – зрение. Современное искусство будто специально придумано для таких, как я.

И я начал посещать места, куда раньше никогда не захаживал: Бобур, Ярмарку современного искусства. И разглядывал там ни на что не похожие композиции: это было то, что нужно.

С осязанием ничего не вышло. Еще до того, как меня заморозило, я испробовал и женщин, и мужчин. Так что в сексуальном отношении ничего нового мне не светило, и я отложил решение этой проблемы на потом.

Вкус разбудить тоже оказалось трудно. Я слышал о шикарных ресторанах, где готовят воздушные блюда с божественным вкусом, но обед в таких заведениях стоил в среднем пятьсот евро, то есть половину моей зарплаты курьера. Так что об этом нечего было и думать.

С обонянием дело обстояло гораздо проще: вдыхай, что хочешь, не спрашивая разрешения. Можно даже посреди улицы затрепетать от удовольствия, учуяв запах чьих-то духов. Нос – прямо-таки идеальный орган, он куда более восприимчив, чем уши, которые вечно заткнуты, или глаза с их собственническим инстинктом, не говоря уж о языке, которому для наслаждения подавай изысканные яства. Если бы нашими действиями управлял нос, он сделал бы нас аристократами.

Я научился приходить в экстаз от совершенно неожиданных запахов. Горячий асфальт, которым покрывают дороги, хвостик помидора, сырой и холодный камень, свежий древесный сок, черствый хлеб, словарная бумага, давно увядшие розы, винил и новые ластики вызывали у меня несказанное возбуждение.

Пребывая в снобистском настроении, я шел к новым парфюмерам, которые в своих лавках изготовляют духи по индивидуальному заказу клиентов. До одурения нанюхавшись утонченных ароматов, я уходил с пустыми руками, и торговцы, потратившие на меня столько времени, с ненавистью смотрели мне вслед.