Собственно говоря, такое же разгильдяйство проявлялось и в отношении других исторических памятников. Всем сотрудникам Аниного отдела библиотеки был памятен случай с пифосом, древним сосудом, напоминающим по форме амфору, высотой примерно три метра. Пифос, привезенный начальницей из крымской археологической экспедиции, стоял для украшения темного и неприветливого холла рядом с пролетом лестницы, ведущей наверх к читальным залам. Однажды из пифоса повалил дым, и потушив пожар своими силами с помощью висевших на стенах огнетушителей, сотрудники решили разобраться, что именно в нем горело. Оказалось, что за, без малого десять лет, которые были проведены пифосом в здании библиотеки, он вобрал в себя такое количество окурков, брошенных в его призывно открытое горлышко посетителями, что они потом полностью заполнили мусорный контейнер во дворе.
Анна мысленно вернулась к содержанию статьи. Вторая ее часть была посвящена описанию того, как выглядела рукопись Манича. Испытывая интерес, Анна углубилась было снова в чтение статьи, но тут с испугом вспомнила, что она сидит в вагоне метро и едет на работу. Спохватилась она вовремя: поезд уже подъезжал к станции.
Чтобы не проехать свою остановку, Анна быстро начала сворачивать газету и вскочила со своего места. Пара листов выпала из рук, их было некогда поднимать, хотя она ощутила укол совести за то, что она вопреки своим принципам, засоряет окружающую среду. В суматохе она, конечно, не заметила, что на выпавших листах была как раз заинтересовавшая ее статья.
Выйдя из вестибюля метро “Боровицкая”, Анна, двигаясь на автопилоте, повернула налево, затем пройдя немного вперед, поднялась по широким ступеням к памятнику ссутулившемуся Достоевскому и направилась к одному из входов в громаду мрачного серого здания. Она работала в отделе Российской государственной библиотеки, называемой многими по советской традиции “Ленинкой”. Отдел носил вывеску “Музей книги” и состоял, действительно, из комнаты, в которой хранились в стеклянных витринах редкие экспонаты из истории раннего книгопечатания, и маленького читального зала с деревянными столами, покрытыми зеленым сукном. Столы за многие годы были так отполированы локтями читателей, грызущих гранит науки, что воспринимались уже как антикварные. Вместе с зелеными лампами, стоящими на них, старинными книгами, лежащими на сукне, а заодно и некоторыми читателями, столы могли бы составить гордость антикварных магазинчиков где-нибудь в Париже. А читатели встречались, действительно, чудные. Например, старички в костюмах, купленных явно вскоре окончания второй мировой, с длинными седыми, посыпанными, как снегом перхотью волосами, которые производили впечатление не только неопрятности, но и полубезумия. Но удивительно, руки их, которыми они аккуратно листали переплеты из телячьей кожи, всегда выглядели по-хирургически опрятными, почти наманикюренными. Где они работали, на что жили, что делали с выписками из книг, которые составляли кропотливо, день за днем, включая субботу? Со стыдом, осуждая себя за неуместное в ее возрасте проявление богатой фантазии, Аня думала иногда, что они питаются своими конспектами, жадно заглатывая их большими кусками где-нибудь на лестнице, бросая дикие взгляды в полутемные коридоры опустевшей библиотеки, с неохотой уйдя, наконец, из зала после закрытия. Начальница Анны, которая замужем сама никогда не была и детей не имела, часто выговаривала ей за то, что Аня не может решить проблемы своей личной жизни, широким жестом указывая на читальный зал, якобы переполненный “мужчинами привлекательной наружности”, которые могут составить ее счастье. Сама начальница, конечно, не считала посетителей библиотеки подходящими для себя кадрами, в каком бы то ни было смысле. Исключение составляли молодые доктора наук в очках, к которым она питала слабость и к которым иногда выходила сама, с любезной улыбкой помогая отвечать на вопросы по каталогу и решать небольшие организационные проблемы. Впрочем, и это было редкостью, поскольку для таких вопросов и были нужны ее подчиненные, да и, короче говоря, “не царское это дело”.
Обычно начальница не сидела на своем рабочем месте, в маленьком кабинете без окон, производящем давящее впечатление на посетителей, а бывала у руководства библиотеки, решала производственные и еще кто знает какие вопросы или ездила на симпозиумы и конференции, в общем, отсутствовала, как, например, сегодня. Свой кабинет она не любила, говоря, что “тело в него еще помещается, а самолюбие уже нет”.
Ужом проскользнув на рабочее место незамеченной, Аня быстро достала часть бумаг из стопки, чтобы создать вид бурной деятельности, попутно вешая пальто на крючок. Заметив пропажу одной перчатки, Анна начала искать ее по карманам, затем в сумке. Нигде не было.
Очень расстроившись, ведь эти перчатки были подарком сына на ее день рождения, она села на стул и сосредоточилась на повседневных делах. Скоро в ее мыслях осталась только работа. А она сегодня не обещала быть тихой. Аню немного, да что уж там немного, сильно пугали такие дни, когда нужно было общаться с большим количеством людей. Обычно это делала начальница, которая обожала внимание, хотела и умела руководить. Несмотря на некоторую жесткость и эгоистичность, она была любима своими подчиненными и начальством. Выглядела она всегда эффектно, одевалась дорого и элегантно, часто ездила за границу, в том числе, на отдых в экзотические страны. “Как она умудряется, с нашей-то зарплатой, очень подозрительно”, - язвительно думала Анна, когда у нее было плохое настроение, и она сердилась на всё и на всех. Зарплата, действительно, была, как шутили у них в отделе, “три копейки”. Как советском политическом анекдоте про мальчишку - разносчика газет, который бегал по улицам с криком “Правды” нет, “Советская Россия” продана, остался “Труд” за три копейки!”.
Анна же считала себя обычной серой мышкой, занимающаяся нудной работой и стареющая под тиканье часов в тихом зале библиотеки и безнадежно проигрывающей на фоне эффектной начальницы. Она всегда была в тени таких женщин, как начальница, и вроде бы не стремилась вырваться. Последние лет пятнадцать носила одежду спокойных тонов и практически одинаковых фасонов. Впрочем, она и в юношестве считала неудобным, если не сказать неприличным, носить короткие юбки (короткие это те, которые хотя бы чуть-чуть выше колена), почти не пользовалась макияжем и старалась быть незаметной. Может быть, ей казалось, что это убережет ее от жизненных потрясений. И вообще, так удобнее. Зачем, например, ходить в коротких юбках -