Читать «Приглашение в ад»

Вцепившись руками в спинки соседних коек, Мотя подогнул ноги в коленях и, зависнув над полом, принялся отжиматься. Что-то похрустывало у него при этом в спине, каждый свой жим он сопровождал шумным взрыкивающим выдохом. Артур машинально считал: восемнадцать, девятнадцать… Поскрипывали коечные сочленения, менее звучно вторили им человеческие суставы. Лицо Моти на глазах багровело, натужно кривилось. Так и не дожав двадцатого раза, солдат со стуком припечатал каблуки к половицам, встряхивая кистями, двинулся вдоль казармы.

— Слабибо! Ой, слабибо! — пропел бритоголовый Юркин. Лежа на кровати и подложив руки под голову, он тоже наблюдал за Мотиными упражнениями. — Да уж, скис ты, Мотя. Как последний птенец.

Артур мысленно с ним согласился. Еще полгода назад Мотя без труда выделывал на брусьях такие коленца, что у зрителей начинало кружить головы. А подобных жимов этот атлет запросто мог накидать штук сто или двести. Да что говорить, — артистом был Мотя. И все они были артистами. Особая рота особой армейской части. Бегая на руках, умудрялись играть в футбол, а в тренажерных залах брезговали подходить к весу менее центнера. Но, увы, времена меняются. Как выражался капрал Дюдин, — людишки припухали, обрастая шерстью и заплывая жиром. Например, много ли нужно воли, чтобы раз в пару дней принять душ? Оказывается, немало. Лень, грязь и вонь — три былинных богатыря исподволь овладевали территорией Бункера. Половина казармы валялась по койкам, наблюдая за горсткой «активных», лениво ворочая глазами, находя в себе силы лишь на едкие комментарии. Даже «птенцов» воспитывали в основном лежа. Подзывали к койке, командовали «кругом» и давали сапогом под зад.

Артур яростно потер лоб. Он и сам изменился — увы, не в лучшую сторону. Уж в чем в чем, а в этом он мог себе признаться.

— А что, Жоржик, не посвистеть ли нам? — вопросил некто. — Але! Я к кому обращаюсь?

И Жоржик, в прошлом виолончелист и ярый поклонник органной классики, не заставил себя уговаривать, тут же начал что-то насвистывать. При этом он по-детски покачивал головой, временами зажмуривался, в такт мелодии подергивал острыми плечиками. Лежа у него не свистелось, и он сел, на казахский манер скрестив ноги, лицом обратившись в ту сторону, откуда поступил заказ. Свистел он мягко и мелодично, скрашивая мотив дополнительными пируэтами. Благодаря своему таланту, в птенцах он пробыл совсем недолго. Скучающая братия приняла его свист на ура и негласным решением досрочно зачислила в когорту почетного старчества.

— Глаза в кучку! Я сказал: глаза в кучку!..

Через пару коек от Артура старослужащий Лемех поучал кого-то из птенцов. Музыки он не понимал и полагал, что если говорит вполголоса, то свисту его ругань не помеха.

— Заткнись, Лемех! Слушать мешаешь!..

Лемех исподлобья глянул на бросившего фразу. Его отрывали от любимого занятия — и отрывали из-за вещей, которых он не понимал в принципе. Банальная аксиома: люди нетерпимы прежде всего к тому, чего не понимают.

— Птенец! — дрожащим от злости голосом проговорил он. — Четвертый пункт устава караульной службы. Быстро и без запинки!

— Птенец, молчать!

— А я сказал: устав караульной службы!..

Тот, кого называли птенцом, круглолицый паренек с розоватым шрамом через весь лоб, испуганно заморгал пушистыми ресницами. Его подставляли, и он это прекрасно понимал. Один старичок талдычил одно, другой приказывал совершенно противоположное. И попробуй не послушайся кого-нибудь из них. Виноват-то в итоге всегда «желторотый».

Не зная, как поступить, он крутил головой и молчал.

— Не слышу! — шея и оголенная грудь Лемеха начали принимать розовый оттенок.

— Дежурный по блоку, заступивший… — начал было птенец, но подушка, пущенная с другого конца казармы, угодила ему в лицо.

— Поднять подушку, отряхнуть и быстро на место!

Жоржик, споткнувшись на своих руладах, с недовольством оглянулся. Возможно, он еще помнил, каково это — пребывать в оперении птенчиков, а может, успел забыть, но так или иначе внимание казармы оказалось прикованным к разгорающемуся конфликту.

— Устав караульной службы, шнурок!

— Я сказал подушку мне, быстро!..

Бедный солдатик испуганно молчал.

— Что ж, птенчик, пеняй на себя. Вижу, не читал ты Достоевского. Это, значит, про преступление с наказанием…

Артур поморщился. Вспомнилось давнее из учебника — что-то о революционных предпосылках. Увы, глобальная история находила отражение и в их маленьком коллективе. Собственно, ссоры в казармах разгорались часто — чуть ли не каждый день, однако сегодня в воздухе явственно попахивало грозой — грозой настоящей — с молниями, землетрясением и прочими неизбежными радостями бытия. Тоска и скука успели обглодать людей до косточек, сжевав все до малейшего хрящика. Пока они еще лежали на койках, но внутренне половина казармы уже готова была принять ту или иную сторону, кулаками усилив аргументацию коллеги. Артур чувствовал это по себе, хотя просчитать ситуацию не составляло труда. Сначала, само собой, достанется птенцу, потом парочке крайних, коих всегда и везде без труда находят, а после, возможно, сцепятся главные силы. То есть, может быть, сцепятся, а может, и нет. Все будет зависеть от того, насколько крепко перепадет первым. Помнится, Хирасима с Нагасаки тоже отсрочили Третью Мировую. Ненадолго, но отсрочили. Вот и у них однажды было подобное. Могли взорваться, но не взорвались. Потому что чуть раньше избиваемый птенец рухнул на чужую койку и проломил висок, погасив тем самым разгорающуюся ссору. Увы, основные каноны мироздания оставались неизменными и в Бункере. Чья-нибудь жизнь или на худой конец кровь — всегда были и будут обязательным жертвоприношением на алтарь всеобщего спокойствия. Как известно, гроза чистит воздух, а мир — он всегда хорош после войны…

Пытаясь отгадать, кто из старослужащих возьмется переломить ход событий, Артур следил за ругающимися старичками. Даже успел сделать мысленную ставку. И тут же ее проиграл. Это получилось само собой. Почему? На это он вряд ли сумел бы ответить. Но так или иначе Артур резко сел.

В самом деле — какого черта? Чего ради лежать и ждать? Лемеха он на дух не переносил, и то, что затевалось в казарме, было ему даже на руку. Обитая в Бункере, он успел возненавидеть армию, возненавидеть тупую муштру и вездесущий запах мужского пота. Ненависть — это всегда напряжение, а напряжение требовало разрядки.

Но сначала — сапоги. Драться без сапог — все равно что играть в карты без козырей. Чтобы не выдать охватившего его волнения, Артур склонился по возможности ниже. Портянка, пара привычных оборотов вокруг стопы