Читать «Аргентина. Кейдж»
Андрей Валентинов
КЕЙДЖ
Испанская фуга
Подражание Паулю Целану.
Серый пепел заката — мы дышим им вечером,мы дышим им утром и днем, мы дышим им ночью,мы дышим им, дышим,мы сыплем его в могилы, лежать в нем покойно,червь находит счастье в земле,свободен путь для штурмовых колонн,над всей Испанией — безоблачное небо.Бомбы слепы и глухи, они падают на Мадрид в полночь,красная планета Аргентина, небо разверзлось,мы кричим беззвучно, прощайте, камни соборов,небо разверзлось, они летят навстречу земле,бомбы — всегда панацея,радость, дивной искрой Божьей ты слетаешь с небес.Свободен путь для штурмовых колонн,четыре идут на город, пятая ждет,червь в земле находит счастье,прости нас всех, Мадрид,пленные копают могилы,серый пепел заката, в нем лежать покойно,ставят к стене, приказ отдают:в круг сольемся братский, тесный,этот круг — весь Божий свет,прощайте, камни соборов,Европе нет дела, она шьет саван.Серый пепел заката — мы дышим им ночью,мы дышим им утром и днем, мы дышим им вечером,мы дышим им, дышим,над всей Испанией — безоблачное небо.Свободен путь для штурмовых колонн,бомбы слепы и глухи,они падают в полночь, небо разверзлось,прощание с Каталонией,алонз анфан де ля патри,мы кричим беззвучно, прощайте, камни соборов,красная планета Аргентина,твой грязный саван, Европа,мы сыплем пепел в могилы, лежать в нем покойно,червь находит счастье в земле.Четыре колонны идут на город.мертвые танцуют танго, красная планета Аргентина,глубже втыкайте лопаты,червь находит счастье в земле,в круг сольемся братский, тесный,этот круг — весь Божий свет.Серый пепел заката — мы дышим им ночью,мы дышим им утром и днем, мы дышим им ночью,мы дышим им, дышим,бомбы слепы и глухи, красная планета Аргентина,твой грязный саван, Европа,бомбы падают в полночь, безоблачное небо,прости нас всех, Мадрид.Франция — серые пуалю, серый пепел,алонз анфан де ля патри,алонз анфан,могила усыпана пеплом, мягко там и покойно,червь находит счастье в земле.Серый пепел заката — мы дышим им ночью,мы дышим им днем, повсюду наши флаги,Каталония и Наварра,алонз анфан,мы дышим им вечером, утром,мы дышим им, дышим,червь в земле находит счастье,четыре колонны идут на город, прощайте,встретят свинцовою пулей, ее не оспоришь,червь находит счастье в земле,алонз анфан,бомбы слепы и глухи, красная планета Аргентина,над всей Испанией — безоблачное небо,могила усыпана пеплом, бомбы падают в полночь,и мы видим во сне, что повсюду флаги,и что свободен путь для штурмовых колонн,четыре идут на город, пятая ждет,безоблачное небо.Красная планета Аргентина,твой грязный саван, Европа![1]Глава 1. Ночь и туман
Сын колдуна. — Грузовой причал. — Кажун. — Паранойя. — Бродяга. — Та-та-та! Ту-ту-ту! — Выстрел в висок. — Руди. — «Чума на оба ваши дома! Я пропал». — Утреннее небо.
1Ночь — что стекло в белесой дымке фар. Цвета исчезли под холодным светом, и мухой в прибалтийском янтаре авто в ночи завязло. На пределе ревел мотор, и черные деревья летели вдаль, но двигалась дорога, не «мерседес»[2]. Стеклянный негатив, навечно утопив в своих глубинах, не отпускал, размазывая в плоскость машину и людей. И верх, и низ исчезли. «Тогу богу»[3], как сказано в Писании. Аминь! Под веками все то же, лишь огонь меняет цвет и подступает ближе.
Спасенья нет, пусть не твоя вина, что ты родился сыном колдуна.
* * *Гауптштурмфюрер СС[4] Харальд Пейпер мельком позавидовал сидевшему за рулем Хуппенкотену. Для сына юриста ночь — всего лишь ночь, огонь — электричество, их позднее путешествие — обычное служебное задание.
— Скучновато, — чуткий Хуппенкотен отреагировал на взгляд. — Радио, что ли, включить?
Протянув руку, щелкнул пластиковым переключателем, повернул, ловя волну. Разбуженный радиоприемник обиженно захрипел, и Харальд Пейпер бросил еще одну монетку в невидимую копилку. Две! Напарник, всего лишь унтерштурмфюрер, из новоиспеченных, обратился, не упомянув звания, словно к другу-приятелю. И разрешения не спросил. Мелочь, но прежде отпрыск адвоката из маленького Опладена такого не позволял, именуя командира даже не по званию — «шефом». Был шеф, да весь вышел, утонул, мухой в янтаре. И чтобы заметить это, не надо быть потомственным колдуном.
…Шварцкольм, твердыня сорбов, отчий дом. Потом он станет немцем — но потом.
Ему — тринадцать лет, и Катарине-соседке столько же. Первая любовь, внезапная и обреченная, как слишком рано проклюнувшийся мартовский подснежник.
В ее глазах — холодный зимний свет. Слова — снежинки. И надежды нет.
— Ты очень хороший парень, Гандрий, но нам нельзя видеться. Все вы, Шадовицы, колдуны, с вами знаться — нечистому поклоны класть. Не приходи больше.
Тринадцать лет… Он бы не удержался, заплакал, но Катарина внезапно обняла, прижалась щекой к щеке…
Весна настанет, и весна пройдет. Промчались годы, но на сердце — лед.
Когда выбирали имя для дочки-одуванчика, он постарался, чтобы жена сама предложила уважить богатую, но скупую тетку, Катарину-Елизавету. Не слишком трудно — простой этюд для разведчика-новичка. Гандрий Шадовиц, давно уже ставший Харальдом Пейпером, новичком отнюдь не был.
Жена учила Одуванчика французскому, он же, наплевав на конспирацию, родному сорбскому.
— Katarina, i neka izache sa tajnim jezikom! Samo za tebe i mene?[5]
— Tvoja tajna jezika? — дочь сдвинула светлые бровки. — Hochu da!
А совсем недавно он попытался спросить Одуванчика о зеленом свете под веками. Очень осторожно, чтобы не напугать.
…Стекло, огонь, машина, зелень, ночь. О Боге он не думал, вспомнил дочь…
— Ага, наконец-то!
Радиоприемник, отхрипев и отмяукав, разразился веселым русским фокстротом.
Dunja, ljublju tvoi bliny,Dunja, tvoi bliny vkusny,V tvoih blinah ogon' i nezhnyj vkus,Tvoih blinov sest' mnogo ja berus'.— Peter Leshhenko, — вставил свое сын юриста. — Славянин, а слушать приятно. Говорят, среди его предков — римляне, так что неудивительно. Интересно, о чем он поет?
И снова ни «шефа», ни «гауптштурмфюрера». Харальд Пейпер предпочел промолчать, хотя русский знал неплохо, а с Петром Константиновичем Лещенко был знаком не первый год.
Dunja, davaj blinov s ognja,Dunja, celuj sil'nej menja!Не выдержал — и прикрыл веки, погружаясь в пропитанную зеленым огнем пучину. «…Все вы, Шадовицы, колдуны, с вами знаться — нечистому поклоны класть».
В зеленой бездне не найдешь угла. А Смерть гналась за ним — и догнала.
2
От трапа уцелели три мокрые ступеньки, остальное съел туман. Белесая стена, подсвеченная желтым огнем прожектора, заслонила и близкий причал, и лежащий за ним город. Ни моря, ни земли, ни неба, лишь стылая, дышащая холодной сыростью вата. Даже Мать-Тьма отступила, отдавая мир неясному колышущемуся сумраку. Хочешь — ныряй прямо с головой, хочешь — отступай, прячься в привычном полумраке маленькой каюты…
— Уже все сошли, мисс![6] — прогудело откуда-то слева.
Мухоловка кивнула, благодаря, застегнула верхнюю пуговицу легкого плаща. Поежилась. Приплыла, считай, прямиком в зиму, хоть на календаре всего лишь начало сентября. Пассажиров, решившихся уйти в туман, немного, едва ли десяток. Гавр — порт промежуточный, короткая стоянка перед пунктом назначения — британским Ливерпулем. На то и расчет, мало кому интересны транзитные пассажиры ничем не примечательного старика-парохода с кофейным названием «Арабик». Таких у компании «Кунард