Но вот жандармы вернулись.
— Его нигде нет, — едва отдышавшись, сказали они.
— Кого?
— Да того верзилы, что был здесь. Как испарился.
— А ключ?
— И ключа нет, только вот это.
— Подойдет. Открывайте.
Душераздирающий скрип пронзил Клода насквозь и парализовал страхом. В воображении одна за другой проплывали картины, как вот-вот откроется крышка сундука, и трое человек выволокут его наружу, как привезут с позором обратно в Анрис, как с разочарованием и презрением посмотрит на него отец, как будут ликовать все, кто «всегда говорили, что ничего путного из него не выйдет»… Предчувствуя неминуемое, Клод зажмурился, едва яркий свет комнаты ударил ему в глаза, ожидая, как кошмар становится явью.
Но ничего не последовало.
В нерешительности и замешательстве он открыл глаза и увидел над собой не менее озадаченные лица жандармов. Все они были усатые, с обветренной кожей и немного туповатым выражением лица.
— Здесь ничего нет, — тихо сказал один из них.
— Только какие-то пузырьки и мешочки, — подтвердил второй.
— Идем дальше, — заключил третий, самый низкий из них, с моноклем в глазу. Выглядел он нелепо, особенно в сочетании со своим тонким девичьим голосом, но Клоду было не до смеха.
Будто свинцовая плита прижала его ко дну сундука. Даже если бы и захотел, он не мог издать ни звука, в ужасе наблюдая, как крышка опускается и снова раздается странный щелчок. Стук шагов отмерил расстояние до двери и заглох в коридоре. Не смея шевельнутся, Клод напряженно вслушивался, как разгневанные стражи обыскивают соседние комнаты, а после ни с чем удаляются под аккомпанемент проклятий от Берты.
Едва все стихло, сундук открылся, и над беглецом нависло улыбающееся лицо Дика.
— Ну, как тебе фокус? Давно научился, но никак не было случая опробовать. Здорово вышло, да? — он радовался как ребенок удачной шалости. — Я называю его «двойное дно». Давай, вылезай уже отсюда.
— Почему ты помог мне? — промямлил Клод, осторожно поднимаясь и разминая затекшие ноги. — Из-за фамилии?
— Твой отец спас мне жизнь, — сухо бросил ему спаситель. — Глаза, правда, пришлось лишиться, но у меня же их два! Вот, вернул должок.
— Но я не мой отец, — вздохнул Клод. — Не думаю, что он сказал бы спасибо за этот поступок. Он…
— Он твой отец, — угрюмо оборвал его Дик. — Много ты понимаешь… Идем, я отвезу тебя до перекрестка, а там решай, куда ехать, пока жандармы не нагрянули снова.
Клод только кивнул и пошел следом. Внизу Берта тоже как-то загадочно улыбнулась ему, отчего подумалось, что у отца связи куда обширнее, чем у полиции. Разрушенная мебель слишком быстро была прибрана и отчасти восстановлена, а от гнева хозяйки не осталось и следа. Но времени задерживаться не было — во дворе уже ждали оседланные лошади.
— Спасибо за приют, Берта, — только и успел кивнуть хозяйке Клод. В ответ она зарделась и сжала в кулаке фартук.
Светало.
Где-то на востоке небо отливало розовым, но чуть западнее еще лежала темно-синяя ночь. Клод вдохнул свежий утренний воздух и поежился.
— Сегодня будет ветрено, — указал Дик на ярко-красные полосы в небе.
Клод только кивнул и забрался на свою лошадь.
— Я поеду на юг, — сказал он неожиданно для себя. — Не провожай меня.
— Жандармы скоро вернутся, — ответил Дик, нимало не удивленный, будто и не слышал решение Клода. — Они не привыкли уходить ни с чем.
— Я знаю. Но буду уже далеко.
— Хорошо, — легко согласился Дик и оседлал свою низкорослую, но коренастую лошадь. — Запомни, как только тебе понадобится помощь, вспомни Одноглазого — и я появлюсь. Даже в таком забытом Богом месте, как Тремола.
— Я запомню, — кивнул ему Клод, дернул за поводья и выехал на дорогу. — Обязательно.
Зарисовка вторая
Тихий город
Солнце еще не успело доползти до зенита, когда Клод заметил, что дорога совершенно безлюдная. Лошадь, которую дала ему Берта, уже начинала выбиваться из сил, и вместо галопа они давно уже передвигались шагом, отчего в груди у всадника снова поселилось холодное и цепкое ожидание погони.
Дорога была прямая, без каких-либо побочных тропинок, ответвлений и расщелин. И совершенно заброшенная. Клод вспоминал, как однажды в детстве поехал с отцом в одну из деревень, зараженных оспой. Люди умирали там один за другим, а здоровые давно уехали, оставляя зараженных на произвол судьбы. К приезду врача уже некому было ездить по той дороге, ведущей в деревню: она стала зарастать травой и мелкими кустарниками, выбоины от копыт покрылись пылью, а в колеях от колес телег стояла вода. Маленький Клод ежился от страха под отцовским плащом, сидя в докторской карете. Он до сих пор помнил обезображенные оспинами лица, исхудавшие руки, хватавшие его за одежду, мольбы о помощи, о скорой смерти. И эта пустынная дорога вмиг воскресила в нем то, чего он вовсе не хотел вспоминать.
С холмов вдалеке начинал спускаться туман. Высокая трава вокруг уже немного утопала в молочном дыму, а скрученные стволы деревьев постепенно приобретали зловещие очертания. Солнце уже должно было подняться довольно высоко, но из-за тумана, наползавшего, как лавина, можно было различить только сияющий диск вдалеке. Решив дать лошади передохнуть, Клод спешился, отвел ее на ближайший луг и пошел по обочине.
В пыли и грязи еще виднелись нагромождения разных следов, в траве можно было разглядеть остатки пожиток, которые не успела поглотить черная земля. Город покидали в спешке — все, как и рассказывал Дик. Клод шел обратно их направлению, пока не уперся в столб, к которому оказалась прибита дощечка с неумело нарисованным черепом и скрещенными костями — предупреждение о смерти.
— Совсем как в детстве, — вздохнул Клод, снова перебирая непрошенные воспоминания, и на миг ему даже показалось, что он снова слышит поучающий голос отца.
— Не отворачивайся, — говорил он, когда маленький Клод в ужасе пытался сбежать от орды больных и умирающих. — Смотри на них, смотри на их болезнь, на их смерть. Они ничем не отличаются от тебя, помни это. Помогая им, ты помогаешь себе.
Но Клод прекрасно знал, что не в состоянии помочь ни себе, ни кому-то еще. Только животный страх переполнял его тогда, да, впрочем, и теперь.
— Боже милостивый, — торопливо прошептал он первое, что пришло на ум, силясь вспомнить слова молитвы. — Помоги мне.
Уединение его нарушило ржание лошади, и сердце тут же ушло в пятки. Обернувшись, Клод увидел свою лошадь, которая после трапезы отправилась искать всадника. Но стук копыт по сбитым камням напомнил ему о страхе быть пойманным, и, обуреваемый страстями, он вскочил на лошадь и поспешил дальше.
Обещанные полдня пути заметно растягивались. Туман укутал все плотным покрывалом,