Редко-редко в каких окнах не горел свет — в основном везде были яркие огоньки, наряженные елочки или веселые люди, суетящиеся на кухне. На улицах тоже было полно народу: кто-то докупал как всегда забытый горошек или свежий хлеб, кто-то в последнюю минуту пытался успеть найти подарок, а компании подростков испытывали хлопушки и фейерверки, чтобы выбрать для полуночи самые лучшие.
Я забегала в магазины погреться и послушно натягивала улыбку, отвечая на пожелания «c наступающим!» радостным: «Вас тоже!» Но и они начали закрываться один за другим. Пора было домой, в свое темное одиночество. Даже шампанского у меня нет: лекарства несовместимы с алкоголем.
За «оливье» я успела в последний момент — за пять минут до закрытия супермаркета. Выгребла пару пластиковых коробочек с полупустой полки. Оставался только самый дешевый — с колбасой и морковки больше половины.
— Где ж вы раньше были, — развела руками продавщица. — Все кончилось уже, народ запасается, как перед ядерной зимой.
Это ведь уже не болезнь виновата, да? Просто не везет. Или сама дура, как всегда.
На выходе я задержалась рядом с маленьким магазинчиком, где продавались новогодние украшения. Елки нет, гирлянд нет, настроения нет… Но пусть будет хотя бы один елочный шарик, правильно?
— Вот этот, — указала я на голубой с белыми снежными узорами. Красивый. И дорогой, собака…
Несла его в ладонях, боясь поскользнуться и разбить хрупкое новогоднее настроение на сверкающие осколки. Хлюпала носом, стирала иней с замерзших ресниц и снова плакала. В этом маленьком синем шарике для меня почему-то в этот момент сосредоточилась вся надежда на то, что следующий год будет лучше, чем этот. И прошлый. И позапрошлый.
Дома растерялась: куда его вешать-то, если елки нет?
Не на люстру же?
Попыталась пристроить на книжную полку, но он скатывался. Попробовала положить красиво в вазочку на кухне, но одинокий шарик выглядел слишком печально.
В итоге, не найдя лучшего места, повесила на крючок для одежды в прихожей.
— Ты — мое новогоднее настроение, — сказала я шарику. — Кроме тебя, больше некому его создать — чувствуй свою ответственность.
Он-то, наверное, надеялся, что попадет на высокую пушистую елочку, к своим собратьям. Будет радовать людей, которые нарядили ее еще в середине декабря и разберут к концу января. Может быть, его даже потрогала бы лапкой какая-нибудь шаловливая кошка. А может — разбили бы расшалившиеся дети. Лучшая смерть для шарика.
Не то что висеть в прихожей у одинокой женщины почти тридцати лет.
Я последний раз посмотрела на ответственный шарик, потянулась выключить свет — и тут раздался звонок в дверь.
Ой. Кто это?
Соседи? Заблудившиеся чужие гости? Продавцы картошки пытаются в последние часы года сделать план?
Я поднялась на цыпочки и заглянула в глазок.
На лестнице стоял… Дед Мороз!
Не целуйте Дедов Морозов
Ходят ли маньяки в новогодний вечер по квартирам в костюме Деда Мороза, чтобы убивать одиноких доверчивых девушек? Может и ходят. Ну зато какой финал!
Поэтому я открыла дверь.
А Дед Мороз распахнул свою шубу со словами:
— Смотри, что Санта принес плохой девочке в этом году!
Я вдохнула и забыла выдохнуть.
Потому что под шубой ничего не было.
Нет, конечно, наоборот.
Под шубой было ВСЕ!
Мощные плечи, прокачанная грудь с маленькими темными сосками, идеальный пресс с восемью кубиками, свитые жгутами паховые мышцы, треугольником уходящие вниз, будто неоновыми стрелками указывая на охренительно крепко стоящий весьма нескромных размеров член!
С повязанным вокруг головки красным бантиком!
Ниже я увидеть не успела.
Застряла.
К тому же Санта-для-плохой-девочки наконец посмотрел мне в лицо и заорал:
— Бля!
Ну и запахнул всю красоту обратно.
— Я не Бля, я Нина, — обиделась я. — А вы, Максим Игоревич, могли бы быть повежливее с пациентками.
Потому что мой мозг, хоть и с некоторой объяснимой задержкой, но обработал входящую информацию, и я узнала своего гостя.
— Нина? — Санта Клаус присмотрелся ко мне, хмуря светлые брови, и еще раз заорал: — Твою же мать!
— Ну вы вообще… — пробормотала я. — Мама, конечно, против не будет, но…
— Нина Аверьянова. Депрессия, тревожное расстройство, подозрение на дистимию, пациентка Соколовой, — сообщил он скорее себе, чем мне. И зачем-то стянул с головы свою красную с белой опушкой шапку. Светлые волосы под ней торчали в разные стороны, как колючки ежа.
— Неловко вышло, — сказала я, переминаясь с ноги на ногу и стараясь смотреть ему в лицо, а не туда, где под красной шубой скрылись главные подарки.
Максим Игоревич, мой горячий психиатр, о котором я собиралась мечтать всю новогоднюю ночь, стоял передо мной во всей красе, и вид у него был потрясенный. Даже больше, чем у меня. Он перевел взгляд на дверь и внимательно изучил табличку с номером квартиры.
— Это же четвертый этаж? — С какой-то странной надеждой уточнил он.
— Пятый, — вздохнула я. — У нас в лифте нумерация дурацкая, с нуля начинается.
— Так это… я промахнулся?
— А жаль! — вырвалось у меня невольно.
Он замер. И вдруг посмотрел на меня таким… очень откровенным мужским взглядом. Оглядел с головы до ног, прикусив нижнюю губу. Долго, пристально, подробно.
Жарко. Как смотрят только мужчины, которые мысленно уже не только раздели женщину, но и прикинули несколько самых интересных поз.
Даже если на тебя так посмотрит коротышка с пузиком и носом-уточкой — и то в пот бросит. А когда вот такой Санта с загаром, и кубиками, и… прочими местами… Уф!
В общем, побочки от лекарств в виде пропажи либидо у меня теперь точно не было.
100%!
— Нина… — Максим Игоревич тяжело уперся ладонью в косяк двери и качнулся ко мне чуть ближе. — Ты ведь знаешь, что нельзя заигрывать со своим психиатром?
— Вы первый начали! — Тут же открестилась я.
— Я ошибся. Меня ждут этажом ниже. Но…
Глубоко-черные зрачки в небесной голубизне его глаз завораживающе пульсировали, растекаясь чернильными озерами.
Мне как-то перестало хватать воздуха. Он ведь умеет делать искусственное дыхание, он же врач?
— Что — но? — Спросила я, едва шевеля пересохшими губами.
— Но даже если бы не ждали, — вздохнул Максим Игоревич. — Отношения с пациентами — это не этично. И запрещено. Даже дружить не рекомендуется.
— Вообще никогда? — Удивилась я. — Жестоко как-то. Мало ли как оно в жизни сложится.
— Нет, есть срок.
— Какой?
Не то чтобы я верила, что мне что-то светит с этим охренительным мужчиной, но так, для общего развития интересно знать! Мало ли — как в жизни сложится, ага.
— После полного прекращения профессионального общения — два года, — сухо уведомил меня Максим Игоревич.
— У-у-у-у…
Стало немножко обидно.
Может же девушка помечтать, как через пару месяцев она, полностью излечившаяся,