— Как хорошо, Альва, что ты так раздобрякла!
И вот сейчас Альва в хлопчатобумажном клетчатом платье, ужасно красивая и «раздобрякшая», уверенно шагает по улицам города. Как только они входят в обувной магазин, один из служащих, примеряя Мадикен сандалии, сразу же начинает интересоваться, пойдёт ли Альва сегодня вечером на рыночный вал. Альва даже не отвечает. Она хочет купить сандалии и точка!
Более красивых сандалий Мадикен никогда не видела. Она чувствует настоящее блаженство, схватив в охапку пакет с обновкой. Но тут Лизабет говорит:
— Ты с ума сошла, Мадикен! Зачем тебе сандалии?.. Смотри, какие тут красивые туфли!
Оказывается, Лизабет потихоньку тоже примеряет обувь. На одной ноге у неё чёрная лайковая туфля на высоком каблуке, а на другой — коричневый мужской ботинок. Плутовка прекрасно знает, что так нельзя делать, потому и улыбается с ангельским видом. Обычно подобная уловка помогает, Лизабет и это знает. Но на Мадикен хитрость сестры не действует.
— Не придуривайся, — шипит она.
И когда их троица выхолит на площадь, Мадикен заявляет, что с Лизабет нельзя ходить по магазинам.
С этим соглашается и Альва.
На площади они встречают Линус-Иду. Она ходит по городу и помогает людям со стиркой и со всякими домашними делами. В Юнибаккен она тоже частенько заглядывает. Однако сегодня старушка свободна, как и все школьники. Мадикен не может удержаться и не рассказать ей о своих сказочно красивых сандалиях. Но Линус-Ида качает головой:
— Скандалии и всякие там новомодности! А я вот толкую, я толкую, такого у нас в детстве не бывало, однако ж мы вымахали здоровыми и сильными, что твои ломовые лошади!
Тётушка Нильссон машет Мадикен издали из своего ларька, и девочка подходит к ней.
— Ты видела дядюшку Нильссона? — спрашивает тётушка Нильссон.
— Да, он сидит на качелях и размышляпствует, — говорит Мадикен.
Тётушка Нильссон качает головой.
— Он всю жизнь только и делает, что размышляпствует и филосопльствует. Он был трезвый?
— Думаю, да, неуверенно отвечает Мадикен.
— А я думаю, нет, — уверенно заявляет тётушка Нильссон.
Но тут к ней подходят люди покупать крендели, и вопрос о том, был дядюшка Нильссон трезв или не был, так и остаётся нерешённым. Тем более что Альва покупает сейчас в карамельной лавке мятные леденцы в красную и белую полосочку. Мадикен поспешно бросается туда. И, засунув за щеку каждая свой леденец, они с Лизабет шествуют за Альвой по пятам в рыбную лавку Нурстрёма. Альва должна купить лососины, потому что первого мая в Юнибаккене всегда едят холодную отварную лососину под майонезом. Но, видимо, многие жители этого города взяли себе за правило есть лососину первого мая — у Нурстрёма остался всего один кусок. Но хороший, большой, он стоит десять крон.
— Спасибо, я беру его, говорит Альва, протягивая хозяину десятку.
И в тот же миг дверь открывается и в лавку вплывает бургомистерша, самая важная дама во всём городе. С первого же взгляда она понимает, что на весах лежит последний кусок лососины, который можно купить сегодня, и громко объявляет:
— Я беру этот кусок! У меня завтра гости!
Должен же господин Нурстрём понять, что ей лососина нужнее, чем кому бы то ни было. И господин Нурстрём прекрасно всё понимает. Но Альва не собирается ничего понимать.
— Ну нет, извините, — говорит она.
Отказов бургомистерша не выносит. Она утверждает, что уже давно заказала лососину. Хотя господин Нурстрём, кажется, забыл о её заказе, Однако Альва отказывается уступить, и бургомистерша краснеет от злости.
— Вы, милочка, знаете, кто я? Я бургомистерша Далин.
— Конечно, знаю, — любезно отвечает Альва — А вот вы, госпожа бургомистерша, знаете, кто Я?
— Разумеется, нет, — уверенно говорит бургомистерша.
— Так вот, я — та покупательница, которая заберёт эту лососину, — заявляет Альва, преспокойно укладывая рыбу к себе в корзинку.
И быстро выводит девочек из магазина. Но Лизабет, проходя мимо бургомистерши, всё-таки успевает высказать о ней вслух своё мнение:
— Какая же вы дура!
Лизабет хочется хоть немного помочь Альве. Но Альва считает, что Лизабет не должна так выражаться:
— Вот увидишь, она придёт к вам и наябедничает маме, говорит Альва, останавливаясь за дверью. — Сейчас же вернись и попроси у неё прощения.
— Ни за какие гавришки! — заявляет Лизабет, крепко сжимая губы.
Альва гладит её по щеке, пытаясь смягчить.
— Ну что ты, Лизабет! Разве можно говорить бургомистерше «дура», даже если она и впрямь дура. Поди и скажи, что ты очень сожалеешь об этом.
Лизабет ещё крепче сжимает губы. И луг мимо них величественно, как фрегат, проплывает бургомистерша. Она всё ещё злится и презрительно фыркает, глядя на Альву, которая крепко держит корзинку с лососиной.
Альва осторожно подталкивает Лизабет.
— Ну, Лизабет!
Но губы девочки по-прежнему сжаты. И лишь когда бургомистерша почти скрывается из вида, Лизабет открывает рот и пронзительно кричит на всю площадь:
— Я очень сожалею, что вы дура!
Наконец начинает темнеть. Скоро загорится майский костёр. А уже можно надеть сандалии? Оказывается, нельзя! Мама не разрешает, подумать только!
— Дорогая Мадикен, если хочешь испортить новые сандалии в первый же вечер, тогда лучше всего надеть, их сегодня и побегать немного вокруг майского костра.
Мадикен уверяет, что будет очень осторожна. Разве можно испортить сандалии, если беречь их изо всех сил, как она и собирается сделать?
Но слова не помогают. Мама знает, как бывает на рыночном валу. Придётся всё-таки надевать старые ботинки. И не стоит больше говорить об этом, заявляет мама.
Мадикен понуро стоит передней, Мадикен, которой хотелось сразить своей красотой весь город. А времени умилостивить маму нет, потому что мама и папа ужинают сегодня вместе с друзьями в Садовом павильоне при гостинице и уже собираются ухолить.
— Пока, золотые мои бомбошечки, — говорит мама — Повеселитесь на славу у майского костра!
Да, легко ей так говорить! Мадикен злится и окончательно скисает. Вечер испорчен, думает она, и сердито спрашивает Лизабет:
— Зачем покупать сандалии, если нельзя их надеть, можешь ты мне растолковать?
— Не, не могу, — говорит Лизабет.
Она считает, что сестре следовало заблаговременно позаботиться об этом и попросить бога, чтобы он велел маме разрешить Мадикен надеть сандалии. А теперь слишком поздно.
— Она ведь уже в Павильоне, не может же бог идти туда спорить с ней о твоих сандалиях!
Мадикен фыркает.
— Не-е, не может, и вообще, даже если бы мы с богом захотели, чтобы я надела новые сандалии, а мама не захотела, всё равно мне пришлось бы идти к майскому костру в этих паршивых старых ботинках.
На некоторое время Мадикен погружается в размышления. Она размышляет довольно долго и наконец заявляет:
— Но я в них не пойду!
Когда Лизабет понимает, что сестра задумала надеть сандалии вопреки маминому запрету, она так пугается и восхищается, что от затаённого смеха у неё начинает булькать в горле.
— Тыс ума сошла! А вообще-то ума у