Читать «Мастерская смерти»

• Песик, песик,Острый носик,Беги,Пыхти,Земля – сырая.Ошейник, палка, скули:Тяф-тяф, как я страдаю!Песик любитПесик водуПесик бродитПесик, тыЛюбишь воду, воздух, ты —С.М.Е.Р.Т.Ь.Но семя не упадет —Мандрагора не прорастет.Мандрагора для собак —В виде резиновой кости, так?Они, как собаки,Всегда:«Ах, как хорошо! Да, да!»Пса повесили, как негра.Красный свет, огненный крест.Мне бы хотелосьПрибить человека гвоздями к кресту.Пылающий смоляной факел...Они они ониВсегда,Вывалив языки,Кричат в агонии,Словно пламя жжет кожу.Они они ониКак собаки...И я это сделал тоже.Она плакала, похоже...Красный свет, кровавый крест.Ноги скрестились,Сердце разбилось.

Голый старик с раскинутыми руками и ногами лежал на облицованном белой плиткой столе, заляпанном кровью, фекалиями и ошметками внутренностей. Его редкие седые волосы были аккуратно зачесаны назад, обрамляя угловатое лицо. В яме неплотно прикрытого рта виднелся безукоризненный протез.

Его глаза лежали рядом с телом в лотке из нержавеющей стали– два голубых слизистых шарика.

Леонар «Шиб» Морено стянул тончайшие резиновые перчатки, скатал их в комок и бросил в мусорное ведро, переполненное ватными тампонами, мокрыми от сукровицы. Потом надел новые перчатки и протянул руку к набору сверкающих хирургических инструментов, висевших на стене рядом с мойкой, по бокам которой громоздились пузырьки, банки, запечатанные воском, шприцы и трубки. Он взял скальпель и подбросил его в смуглой руке, напевая «His Jelly Roll is Nice and Hot".

Не переставая напевать, он ухватил дряблый член старика, свисавший между белесыми волосатыми ляжками, и отсек его под корень[1]. Кусок плоти, на котором выступили кровянистые сгустки, он положил в заранее приготовленную эмалированную кюветку.

Негромкий гул кондиционера напоминал мушиное жужжание. На улице, должно быть, хорошо. Жарко и солнечно. Легкий ветерок раскачивает верхушки пальм. Море – в белых завитках барашков. Надувные матрасы. Мартини со льдом. Тела, распростертые на песке. Но здесь стоял холод, пропитанный запахами крови и формальдегида. Шиб перевел рычажок кондиционера на максимальную отметку и надел жилет из плотной ткани.

Затем он зачерпнул небольшой ложечкой расплавленную смолу и снова склонился над обнаженным телом.

– Вот увидишь, все будет отлично, – прошептал он, просовывая ложечку поочередно в каждую ноздрю трупа с помощью железного крючка, который только что использовал.

Смола слегка зашипела, соприкоснувшись с плотью. Шиб осторожно наклонял ложечку, следя за тем, чтобы не пролить содержимое. Он много раз повторил эту операцию, полностью сосредоточившись на своем занятии. Теперь он напевал «On the Killing Floor». Смола должна была заполнить всю шейную полость.

Телефонный звонок не вывел его из равновесия, но заставил испустить короткий недовольный вздох. Он положил дымящуюся ложечку на волосатый живот трупа и достал мобильник из кармана белого халата.

– Шиб! Как поживаешь?

– Я занят, Грег.

– У меня тут две потрясающие малышки, просто супер! Жду тебя в восемь вечера в «Навигаторе».

– Не думаю, что смогу приехать. Мне нужно закончить работу.

– Слушай, я ведь говорю тебе не о жмуриках, а о живых телках!

– Грег, не трахом единым...

– Мать твою, только не играй со мной в гребаного кюре-педофила, о'кэй? Давай, до скорого!

Грег отключился. «Ну почему я продолжаю с ним общаться?»– в тысячный раз спросил себя Шиб, затыкая дымящиеся ноздри трупа ватными тампонами. Весь лексикон Грега состоял из слова «задница» на тридцати шести языках. Этот припадочный постоянно лез в его жизнь под тем предлогом, что они вместе учились в лицее, когда Леонар-выблядок был просто счастлив, что Грег-богатей защищал его от здоровяков из банды рокеров, от этих придурков на мопедах, в татуировках, сделанных при помощи переводных картинок, но тем не менее наводивших ужас на тощего заморыша в очках.

Боже милостивый, неужели он должен будет благодарить Грега вечно? Неужели ему придется выслушивать его непристойности до самой смерти? Не то чтобы он был против сексуальных удовольствий, но с Грегом все превращалось в «су-нул-вынул-и-бежать» и совместные похождения заканчивались абстинентным синдромом.

Шиб посмотрел на часы– точную копию омеговских «пилотских» наручных часов 1938 года, небольшую роскошь, которую он себе недавно позволил. 18 часов 4 минуты 18 секунд. Нужно еще переложить превратившийся в кашицу мозг в бачок с ароматическими веществами и привести все в порядок.

И что потом?

Сорок минут спустя зазвонил домофон. Шиб направился к висевшему на стене переговорному устройству и нажал кнопку видеомонитора. На экране появилось лицо женщины лет семидесяти: большие карие со вкусом накрашенные глаза, силиконовые губы, каштановые волосы собраны в небрежный узел, шея замазана тональным кремом, из-под которого проступают старческие пигментные пятна и морщины – видно, слишком любила загорать. «Шея первой выдает возраст», – подумал Шиб и сказал:

– Входите и располагайтесь. Я скоро.

Он слегка щелкнул по ноге трупа с этикеткой на подошве: «Антуан Ди Фацио, 1914-2002», снял рабочий халат и бросил его в маленькую стиральную машину. Обтеревшись влажной махровой рукавицей, он надел белую поплиновую рубашку, черные габардиновые брюки и поднялся наверх.

Графиня Ди Фацио ждала его в маленьком холле, оформленном в стиле хай-тек, сидя на самом краешке черного кожаного дивана под портретом мадам де Сталь в серо-голубых тонах, одета графиня была в бархатный брючный костюм изумрудного цвета от Гуччи и выглядела весьма элегантно. На ее левом запястье позвякивали два африканских витых золотых браслета, на правом, как заметил Шиб, не было ничего, кроме браслета от Тиффани в стиле «первая леди».

Шиб коротко поклонился. Графиня налила себе воды из автомата и пила ее маленькими глоточками.

– Как у него дела? – спросила она.

Тот еще вопрос, если учесть, что речь о покойнике! Но Шиб ответил спокойно и дружелюбно:

– Учитывая сложившиеся обстоятельства, мадам...

– Вы скоро закончите?

– Через двое суток он будет готов. Графиня вздохнула. Шиб протянул ей бумажную салфетку, и она тут же промокнула глаза.

– Мой бедный дорогой Антуан!

Грязный старый мудак поперся на красный свет в своем «бентли» и сбил девочку, переходившую дорогу, перед тем как врезаться в телеграфный столб!

– Я устрою его в голубой гостиной, – сказала графиня, всхлипывая, – а Леди Шупетт положу ему в ноги.

Леди Шупетт была сучкой бульдога – такой же злющей, как ее хозяин. Шиб сделал из нее чучело прошлой осенью.

– Но как же... ваши посетители... – осторожно поинтересовался он, украдкой бросив взгляд на часы.

– Наши предки покоятся в катакомбах монастыря капуцинов в Палермо, – надменно ответила графиня. – В семье не принято скрывать от мира останки дорогих усопших.

Насколько Шиб знал, единственное, что действительно было принято в семье графини, это высококлассное блядство– благодаря которому она и женила на себе графа Ди Фацио, богатейшего сицилийского судовладельца лет на двадцать старше нее. Но Шиб оценил, что графиня «подхватила» вековые обычаи семьи покойного супруга. В конце концов, саркофаг