Читать «Потерянные души»

Октябрьский ветер дул со звезд. Казалось, он сметает бледный лунный свет с шиферных крыш церкви и аббатства, с высоких окон, с каменных стен. И там, где на лужайках недавние заморозки обесцветили траву, в холодном лунном свете она выглядела, как лед.

В два часа ночи Девкалион вышагивал по периметру семиакрового участка, следуя контуру опушки леса, окружающего аббатство. Ему не требовался свет фонаря, чтобы находить путь. Девкалион прекрасно обошелся бы без него и в темноте горных лесов.

Время от времени он слышал звуки, доносящиеся из темноты, царящей между сосен, но тревоги они не вызывали. Он не имел при себе оружия, потому что ничто его не пугало: ни в лесу, ни в ночи, ни на Земле.

И не физическая сила (пусть его отличали и необычайно высокий рост, и необыкновенно могучие мышцы) являлась причиной его уверенности в себе и храбрости.

Он спустился с холма мимо школы святого Варфоломея, где сироты с физическими и психическими недостатками летали во сне под приглядом монахинь-бенедиктинок. По словам сестры Анжелы, матери-настоятельницы, чаще всего ее юным подопечным снилось, что они усилием воли взмывают в небо, летят над школой, аббатством, церковью, лесом.

Во всем здании свет горел только в окнах кабинета сестры Анжелы на первом этаже. У Девкалиона мелькнула мысль попросить у нее совета, но сестра Анжела не знала всей правды о нем, а ее следовало знать, чтобы понять возникшую у него проблему.

Проживший столетия, но юный душой, рожденный не от мужчины и женщины, а слепленный из тел умерших преступников и оживленный ударом необычной молнии, Девкалион именно в монастырях чувствовал себя как дома. Первое – и, как он верил, единственное выжившее – создание Виктора Франкенштейна, он не принадлежал к этому миру, но при этом не ощущал себя чужаком в аббатстве святого Варфоломея. Ранее он чувствовал себя своим во французских, итальянских, испанских, перуанских и тибетских монастырях.

Он покинул свою келью в гостевом крыле, потому что его не отпускало совершенно иррациональное предчувствие дурного, от которого он никак не мог отделаться. И надеялся, что прогулка по прохладному горному воздуху освободит разум от необъяснимой тревоги.

К тому времени, когда Девкалион, замкнув круг, подошел к дверям церкви аббатства, он уже понимал, что предчувствие дурного основано не на дедуктивных выводах, а на интуиции. Ему хватало ума и опыта, чтобы знать – интуиция – высшая форма знания, пренебрегать которой нельзя ни при каких обстоятельствах.

Не входя в дверь, он покинул ночь и ступил в нартекс церкви.

У входа в неф решился опустить два пальца в чашу со святой водой, перекрестился, воззвав к Отцу, и Сыну, и Святому Духу. Существование Девкалиона являло собой богохульство, бросало вызов святому порядку, потому что его создатель – простой смертный – восстал против Всевышнего и против закона природы. Однако у Девкалиона были причины надеяться, что он не просто существо из плоти и костей и не будет обречен на забвение.

Не сделав ни шага по центральному проходу, с порога нефа он перенесся к далекому ограждению алтаря.

Церковь куталась в тенях, подсвечивалось только распятие над алтарем, да перед ликами святых горели свечи в стаканчиках из красного стекла.

Появившись у ограждения, Девкалион почувствовал, что в церкви он не один. Поймав движение краем глаза, он повернулся, чтобы увидеть монаха, поднимающегося с первого ряда скамей.

При росте в пять футов и семь дюймов и весе в двести фунтов, брат Сальваторе был скорее крепким, чем толстым, чем-то напоминая автомобиль, спрессованный в куб гидравлическим прессом. Выглядел так, будто пули отлетали бы от него.

Грубое лицо Сальваторе наводило страх, когда в молодости он жил за чертой закона. Но шестнадцать лет монастырской жизни годы искреннего раскаяния и замаливания грехов, смягчили резкие углы, наполнили когда-то холодный взгляд серых глаз добротой, а улыбку из жестокой превратили в блаженную.

В аббатстве он был самым близким другом Девкалиона.

На его руках, держащих четки, в глаза прежде всего бросались костяшки, и именно так другие бандиты прозвали его в прошлой жизни. Да и здесь, в монастыре святого Варфоломея, его называли братом Костяшки.

– Кто, по преданию, убил сон? – спросил Костяшки.

– Макбет.

– Я не сомневался, что ты знаешь.

Возможно, потому, что Девкалион родился от мертвых, ему не требовался каждодневный сон, без которого не могли обойтись рожденные от живых. В те редкие ночи, когда Девкалион спал, ему всегда что-то снилось.

Брат Костяшки знал правду о Девкалионе – его создание в лаборатории, его рождение от молнии, его ранние преступления, его стремление к искуплению грехов. Монах также знал, что бессонные ночи Девкалион по большей части посвящал чтению. И за двести лет прочитал и перечитал такое количество книг, что они могли бы составить едва ли не самую большую библиотеку этого мира.

– В моем случае это не Макбет. Воспоминания, – продолжил монах. – Воспоминания – чистый кофеин.

– Ты получил отпущение грехов за свое прошлое.

– Это не означает, что прошлого не было.

– Воспоминания – не тряпки, которые становятся чистыми, если их достаточно долго тереть.

– Наверное, я проведу остаток жизни, оттирая их. Что привело сюда тебя?

Проведя рукой по изуродованной половине своего когда-то красивого лица, Девкалион пробормотал: «Он воскрес».

Монах бросил взгляд на распятие.

– Не такая уж это новость, мой друг.

– Я про моего создателя – не про твоего.

– Виктора Франкенштейна?

Имя и фамилия эхом отдались от куполообразного потолка, чего не случалось с другими словами.

– Виктора Гелиоса, как он называл себя в последнее время. Я видел, как он умер. Но он снова живет. Каким-то образом… он живет.

– Откуда ты знаешь?

– Как ты узнаешь самое важное из того, что тебе ведомо?

Монах вновь посмотрел на распятие.

– Через свет откровения.

– В моем откровении света нет. Это темный прилив в моей крови – темный, холодный, густой и настойчивый, говорящий мне: «Он жив».

Эрскин Поттер, будущий мэр Рейнбоу-Фоллс, штат Монтана, медленно бродил по темной кухне, ориентируясь по зеленому свету цифровых часов на двух духовках.

На верхней они показывали 2:14, тогда как на нижней 2:11, словно время у пола текло медленнее, чем ближе к потолку.

Во всем стремясь к совершенству, Поттер захотел переставить часы на 2:16, истинное время. Ко времени следовало относиться уважительно. Время – смазка, которая позволяет плавно функционировать механизму вселенной.

Закончив с более важным делом, Поттер намеревался переставить все часы в