Читать «Мастер убийств»

Политический фарс, который проходил в столице островного африканского государства, был тщательно спланирован и, казалось временами, отрепетирован опытным режиссером. Все шло гладко, и ни одна досадная мелочь не нарушала творческого замысла сценариста, коим был ни кто иной, как сам президент страны.

Через псевдоготические стрельчатые окна палаты заседаний Дворца правосудия в Антананариву лился ослепительный свет африканского солнца. В его сверкающих потоках высочайший суд выглядел торжественно и необыкновенно живописно, словно на полотне Жака-Луи Давида: карминовые, шитые золотом мантии, блестящая иссиня-черная кожа и контрастирующие с нею белки глаз.

Прокурор Эгире Андриандзафитриму принимал заученные горделивые позы и театрально вздымал кверху руки, призывая земное и небесное правосудие покарать виновного. Его хорошо поставленный голос гулко отдавался под сводами палаты, а прокурор продолжал греметь:

— Обвиняемый Жосслен Доман, гражданин Республики Франция, четырнадцатого мая сего года, как уже доказано следствием, попытался совершить покушение на жизнь полковника Нджалы, президента Малагасийской Республики. Хотя это звучит неправдоподобно, господин председатель суда, — прокурор сделал многозначительную паузу, — но подсудимый утверждает, что действовал по собственной инициативе…

Нетерпеливым жестом прервав речь прокурора, председатель суда Зефин Рабеманандзара обратился к французу, совсем изнемогшему от жары и впавшему в странное оцепенение:

— Обвиняемый, признаете ли вы, что действовали с единственной целью — убить президента Нджалу?

— Да, господин председатель, — безучастно ответил тот. — Я хотел убить Андрозикели Нджалу, президента Малагасийской Республики.

Журналисты и зрители, присутствующие в зале, возмущенно зашумели. Некоторые из них время от времени заглядывали в листки пресс-бюллетеней, подготовленных помощником президента Амилкаром Андриаманантеной, и полушепотом обменивались комментариями, бросая на обвиняемого любопытные взгляды.

Жосслен Домани был, пожалуй, единственным в зале заседаний, кто сохранял полное равнодушие к великолепию происходящей вокруг драмы. На лице француза застыло сонное выражение, он растерянно моргал поблекшими голубыми глазами и слабым голосом отвечал на вопросы суда.

— Итак, вы признаетесь в совершении данного преступления? — уточнил председатель суда. — Вы собирались убить полковника Нджалу?

— Да, господин председатель, — повторил Доман, глядя прямо перед собой. — Я готовил покушение на полковника.

— И вы заявляете, что вами не манипулировали крупные политические группировки? Вас не направили сюда французские либо иные спецслужбы? Вы упорно называете себя убийцей-одиночкой?

— Да, — Доман неторопливо кивнул в знак согласия.

После затянувшейся паузы председатель суда предложил прокурору продолжить обвинительную речь.

— Обвиняемый Жосслен Доман, вы отдаете себе отчет в том, что я просто обязан потребовать у суда высшей меры наказания?! — торжественным голосом вопросил прокурор.

Однако угроза смертного приговора также не возымела на Домана предполагаемого действия. Он сидел с опущенной головой, опершись руками о барьер, отгораживающий от зала скамью подсудимых. Судьи переглянулись.

— Обвиняемый, ответьте прокурору! — повысил голос председатель суда. — Пожалуйста, встаньте!

Голоса прокурора и председателя суда доносились до Домана как бы издалека. Он попытался подняться, но внезапно белый мраморный зал, черные лица зрителей, судейские мантии, мундиры охраны — все закружилось перед его глазами и он молча рухнул в проход.

Сквозь противный звон в ушах Жосслен успел расслышать, как председатель суда поспешно и озабоченно объявил:

— Подсудимый Доман потерял сознание от жары. Объявляется перерыв на неопределенное время.

После этого Жосслен провалился в темноту.

Воздух был напитан парами йода, нашатырного спирта и эфира.

Доман очнулся от резкого запаха лекарств в небольшой, облицованной белым кафелем комнате. Перед ним, держа в руках шприц, стоял Сиссоко Диавара — молодой круглолицый врач. Тусклые глаза Домана прояснились и наполнились ужасом. Он вспомнил все, что произошло с ним после ареста…

— Не-е-т! — закричал он. — Нет, я больше не могу, это невозможно больше выносить!

Доман рванулся из рук державших его полицейских. С соседнего столика со звоном посыпались какие-то склянки, ампулы с лекарствами, но «объятия» представителей африканской Фемиды были слишком крепки. Врач с улыбкой приблизился к нему, ласково приговаривая воркующим голосом:

— Ну, что с тобой, малыш? Чего ты так боишься? Будь умницей, иди сюда, ты же мужчина!

— Я больше не могу, я не вынесу этого… — обессиленно прошептал Доман. — Оставьте меня в покое…

Белый кафель, белое солнце, белые халаты врачей, белый потолок комнаты. И на их фоне — черные лица, которые плыли перед ним, как нескончаемая лента кошмарного сна, и от него он никак не мог пробудиться.

— Ну, не упрямься, будь паинькой! — продолжал увещевать врач.

Сержант-полицейский закатал рукав рубашки белого, и врач умело ввел иглу в напряженную вздувшуюся вену. Доман с ужасом смотрел, как вытекает из шприца желтоватая прозрачная жидкость. Но уже через несколько секунд выражение его лица вновь стало безучастным, голос — покорным, движения — механическими.

В этот момент из-за спин врачей выступил высокий грузный человек с ослепительной белоснежной улыбкой.

— Прекрасно! Оденьте подсудимого, — приказал он, весело глядя на Домана. — Замечательно, безупречно, — приговаривал он, приблизившись к французу и внимательно осмотрев его.

Он заботливо поправил лацканы пиджака, отер салфеткой пот с влажного лба Жосслена и, судя по всему, остался доволен осмотром, потому что вновь повторил нараспев:

— Бе-е-зупречно. Итак, начнем сначала, месье Доман. Вы помните, что говорил прокурор Эгире Андриандзафитриму? «Я требую высшей меры наказания!» — Он вопросительно заглянул в глаза Жосслена.

— Да, господин президент, — послушно ответил тот.

Андрозикели Нджала оглушительно расхохотался. Врачи, переглянувшись, улыбнулись застенчиво и осторожно. Им никогда раньше не доводилось видеть президента страны в таком благодушном настроении.

Лучи утреннего осеннего солнца заливали золотистыми потоками рабочий кабинет президента Малагасийской Республики. Андрозикели Нджала любил роскошь. На полу лежал белоснежный персидский ковер, солнечный свет мягко скользил по резной мебели красного дерева, по стульям с позолотой, играл в подвесках люстры старинной венецианской работы, бликами отражался на письменном приборе.

Среди всего этого великолепия оставался почти незаметен Амилкар Андриаманантена — помощник президента, невысокий худощавый африканец, который раскладывал по папкам утреннюю почту. С разбора корреспонденции, как правило, начинал рабочий день президент Нджала.

— Амилкар, опустите шторы и включите телевизор, — сказал своему помощнику Нджала, входя в кабинет. — Сегодня, кажется, должен быть оглашен приговор по делу Жосслена Домана… Процесс будут транслировать по национальному телевидению.

На экране появился прокурор Эгире Андриандзафитриму в роскошной мантии. Он снова требовал для подсудимого смертного приговора. Время от времени камера крупным планом показывала зал, лица зрителей были холодновато-любопытны. Некоторые из них пробегали глазами по строчкам пресс-бюллетеней.

Присутствующие в зале заседаний не могли не заметить характерной для этого процесса, а точнее, для его последнего дня, особенности. На все вопросы судей, адвоката и прокурора обвиняемый твердил одну и ту же фразу;

— Совершенно верно, господин президент. Я согласен, господин президент…

— Достаточно, Амилкар! Выключите телевизор, — приказал помощнику президент Нджала, поднимаясь из кресла. — Закажите три видеокопии. Одну — для меня, вторую — для архива телевидения, третью — для полковника Мартена. И можете поднять шторы. Кстати, вы очень неплохо поработали при подготовке этого процесса — ваши пресс-бюллетени убедительно показали, какими подлыми фанатиками были убийцы многих особ, облеченных государственной